Ведьмино отродье
Шрифт:
— И… нравится… вот так вот… сорок лет?
Эн зло оскалился и с вызовом сказал:
— А что?! Ты думаешь, что я много чего за эти годы потерял? Я, может, ты хочешь сказать, что-то важное пропустил? Чего-то интересного не увидел? Или, наконец, ты думаешь, что я за это время мог что-то просто-напросто забыть? Только зачем мне выходить, чтобы вспомнить? Бурк и весь Мэг, да и Тернтерц, Даляния, Фурляндия, Ганьбэй… Вот здесь они все! — и он постучал себя согнутым пальцем по лбу. — Здесь! Понял? Вот…
Эн сел к столу, взял в лапы винтик, повертел его и отшвырнул. Винтик скатился со стола, упал. Рыжий хотел его поднять…
— Не
Сидели. И молчали. Вдруг Эн опять заговорил:
— Зачем все это? Суета. Пустышка. Я — сам в себе. И ты — в себе, только ты этого еще не понял. А может, и понял, да просто не хочешь себе в этом признаваться. А время, что оно дает? Только несет нас к смерти, вот и все. А смерть есть тьма и пустота и глухота, смерть есть полнейшее Ничто. Ибо другой, потусторонней, жизни нет — ведь нет другого Времени. Нет. Нет!
Эн снова замолчал и нервно, сам того не замечая, тер лапой по столу, царапал на нем полировку. Потом сказал:
— Вот так вот и сижу. Я не спешу, ибо здесь время… Нет, время здесь не остановлено, а просто оно как в стенных часах — ходит, ходит по кругу; утро, день, вечер, ночь — и снова утро. С той же самой точки. Здесь время циферблат. Да нет: змея, схватившая саму себя за хвост. А дней недели, месяцев… здесь у меня нет уже сорок лет. И потому я, каким тогда здесь закрылся, такой и сейчас. И все мое со мной. Мне даже есть — и то не нужно, ведь сутки можно потерпеть, не так ли?
Рыжий промолчал. Эн засмеялся и сказал:
— Вот так я и живу. Чиню часы и думаю. Порой ко мне приходит кто-нибудь из братьев, приносит новые книги. Я их с интересом читаю. И снова думаю. И это очень просто: привыкаешь. Если ты хочешь, то я и тебя научу, и ты тогда тоже будешь, как я…
И замолчал. И вновь: глаза в глаза. Глаза его были без дна. Ждал. Затаившись, поджидал…
— Нет, — Рыжий встал. — Это как смерть.
— Смерть тела — да, — согласно кивнул Эн. — А мысли? А мысли живут. Значит, и я по-прежнему живой. А вот когда действительно, по-настоящему умрешь, тогда умрет и твоя мысль. Я смерти тела не боюсь, зачем мне мое тело, но смерти мысли… О! Да я… Садись, чего вскочил?
— Нет! Нет, — Рыжий попятился. — Нет, это не мое. Я думаю, Создатель…
— Создатель! — рассмеялся Эн. — И ты о нем! А кто он такой есть? Он что, Первооснова? А если не он, тогда и вообще… Что, все равно уходишь?
Рыжий кивнул. Эн помрачнел. Сказал задумчиво:
— Так… Так… — потом спросил: — Жалеть не будешь?
— Нет.
— А я бы пожалел.
И вновь глаза их встретились. Ар-р! Р-ра! Смешно! Да что он, ждет, когда ты передумаешь?!
Нет, все было намного проще — Эн резко встал и заходил по комнате, смотрел на стены, стеллажи и долго выбирал… а после взял часы обыкновенные, карманные, на бронзовой цепочке, и, протянув их Рыжему, сказал:
— Вот, отнесешь по адресу. Копченая застава, дом Дукков, бельэтаж.
— Кому?
— Там сам найдешь. Иди, — и мастер отвернулся.
Рыжий вышел.
Глава шестая — РАЗУМНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК
Шел. Уступал дорогу экипажам. Шлепал по лужам. Шел… А мысль услужливо напоминала: лужа — вода — река — течение… Р-ра! Листья на воде, река и ветка над рекой, и только подтянись, схвати ее, вернись к часовщику — и вновь, как и тогда, в Лесу, перед тобой откроется Убежище, тебе будет даровано бессмертие…
И что с того? Ведь все равно мы — это просто листья; желтые, осенние. А наше время — это всегда только осень, и ветер нас несет, швыряет, втаптывает в грязь… А прочих времен года для нас просто нет. Из века в век мы все рождаемся лишь осенью, но поначалу этого — увы! — просто не замечаем, ведь осень начинается не сразу, не вдруг. Время идет, течет, бежит, и мы растем, взрослеем, думаем, что будто бы вокруг цветет весна… Но это осень, просто еще очень ранняя, и потому пока еще не холодно. В прозрачном воздухе струится паутина. Трава еще зеленая. След на росе очень отчетливый, дичь кажется непуганой. Нам хорошо, мы всем довольны, нет, мы даже счастливы! А осень себе катится и катится — быстрей, быстрей, еще быстрей. И вот она уже бежит, а вот уже мчится галопом. Бег опьяняет, бег бодрит. Бег — это и есть настоящая жизнь. Так зачем нам какая-то ветка? Висеть на ветке — это разве жизнь? Зайцы висят на ветках — в петлях, — так они разве в петлях живые?! И этот Эн, он тоже разве жив?! И вообще, а кто он, этот Эн? Кирпичик, и не более того. А Башня, она бесконечна. В нее только войди, и можно проблуждать в ней всю жизнь — даже бессмертную — и так и не найти ответ на то, что так тебя тревожит…
А не искать никак нельзя, не получается. Искать — это твоя судьба, твой рок. Тебя несет течением, и ты плывешь. А прыгать и тянуться к веткам — это глупо. Ну а роптать на рок это совсем уже бессмысленно, так что плыви…
И вот она, Копченая застава. Мрачный район: дома из черной обожженной глины, на узких мостовых даже двоим, и то чуть разойтись. Дукки — это известный, древний род, но нынче сильно обеднел, ибо стоит вне партий — это они сами так решили. Ну, и сразу лишились поддержки. И теперь они всем ненавистны…
А вот их дом. Рыжий прошел мимо высокого парадного крыльца, уже не первый год заросшего травой, и дальше, на углу, увидел лестницу, ведущую на бельэтаж. Взошел по ней. А там, на маленькой террасе, на лавочке возле входной двери, дремал старик-привратник в такой же, как и он сам, старой форменной ливрее. Учуяв Рыжего, он нехотя открыл глаза и проворчал, что до свистка еще не скоро, и, вообще, здесь посторонним делать нечего. Рыжий спросил, где это «здесь». Тогда старик уже совсем рассерженно ответил, что «здесь» — это значит в частном пансионе для отпрысков закрытого сословия, а наглый надоеда, который сейчас так крайне невежливо к нему прицепился, принадлежит ну в лучшем случае к каким-нибудь…
Вот тут-то Рыжий и не выдержал, схватил привратника за шиворот, встряхнул его как следует, а после резко отпустил. Привратник, оробев, присел, залепетал:
— О, господин! Да разве я… Да вы б с того и на…
Но Рыжий рявкнул, и привратник замолчал. Тогда Рыжий достал из кармана часы и так и сяк повертев их перед самым носом у привратника, строго спросил, кому из обитателей этого дома они могли бы принадлежать. Привратник сморщил лоб, подумал и честно признался:
— Н-не знаю. Я уже давно здесь служу, но таких часов никогда здесь не видел. Быть может, разве что… Ну, да! Вот вы спросите у Юрпайса! Это здешний учитель геометрии. Часы, конечно, не его, откуда ему взять часы, это ж такая вещь! Но все-таки спросите у него, вдруг он что подскажет — он, знаете, так стар… Да-да, мой господин! Это во двор во флигеле шестая дверь. Может, вас проводить?