Ведьмы горят на рассвете
Шрифт:
Вместо того чтобы возвращаться в комнату Нилама, Мир откидывает шторы, обнажая закрытое фанерой окно в стене посреди коридора, затем отодвигает и фанеру, и я вижу пустую крышу примыкающего к этому соседнего низенького здания. Снаружи тихо и куда спокойнее, чем у меня в мыслях, так что выскальзываю без колебаний.
– Тут показывают фильмы? – спрашиваю я, увидев пластиковые стулья, повёрнутые к глухому, без окон, отрезку стены.
– Летом, – кивает Мир и осторожно перекидывает ногу через подоконник, чтобы
Здание стоит у реки, и зыбкие отражения уличных фонарей покоятся на чернеющей водной глади. Реку обрамляет мраморная набережная, влажная и блестящая от воды, уходящая вправо и влево так далеко, как только позволяет видеть ночь. Мрамор точно такой же, как в моём родном посёлке, разница лишь в том, что в Чернодоле сохранилась только крошечная часть этой набережной.
– Гроза собирается, – говорит Мир, останавливаясь у высокого парапета, окружающего крышу, рядом, но в безопасном шаге от меня. У него прямая спина и расслабленная поза, однако взгляд бегает по мостам, будто ища, на что отвлечься. Каким бы уверенным он ни казался, ему неуютно в моём присутствии.
И всё же мы здесь. Вдвоём. Почему?
Однажды я пришла к выводу, что существует такой особенный возраст, особенный год, когда происходит нечто значительное, шокирующее, в жизни каждого. Когда вселенная разбивает остатки твоих детских мечтаний вдребезги или же заставляет тебя самостоятельно от них отказаться. Когда ты перестаёшь верить в справедливость. Личная катастрофа, – как я это для себя назвала. Моя? Когда пошли слухи о том, что я убила собственную семью.
Если, точно как я, Мир однажды возжелал стать сильным, решился пойти дальше дозволенного и преломить законы природы, обратившись к магии и тем самым прокляв свою душу, то это и был день его катастрофы. Ещё до того, как он вернул к жизни меня, до того, как какой-то псих вздумал убивать пользователей магией.
Глядя на реку, Мир задумчиво прикусывает нижнюю губу. На губе у него крошечный, почти что незаметный шрамик. «Что же за гроза правит в твоих мыслях, Мир?» – думаю я, но вслух спрашиваю лишь:
– Почему ты не сказал, что вы с Владом были друзьями?
– С чего мне было рассказывать? – не мигая, он поднимает глаза к небу.
– Он в городе.
– Это вопрос?
– Предположение.
Мир ставит бокал и упирается локтями о каменный парапет.
– А давай сыграем в игру? Правда за правду, – в его голосе проскальзывает нотка тепла, но звучит она скорее как вежливость, а не доброта. – Ты первая.
Не могу понять, всерьёз ли он, но не могу и рассказать ему всю правду. Никто её не знает, а учитывая, что я теперь не помню лица людей, которых однажды любила, не уверена, что сама знаю всё. Однако стоит попробовать, да? Я так долго искала кого-нибудь, кто готов выслушать и понять, может, это мой шанс.
С притворным равнодушием я делаю глоток сока, и его горьковато-сладкий привкус оседает на кончике языка.
– Ненавижу гранатовый сок, – говорю.
Мир усмехается, прищуриваясь, когда ветер целует его худых щеках:
– А я обожаю гранатовый сок.
– У меня… – моя смелость пробуждается слишком
– Не считается. Я уже знаю, что ты была ведьмой.
– До этого я хотела стать врачом.
Это отчего-то срабатывает. Взгляд Мира наконец устремляется в мою сторону, и он собирается снова усмехнуться, однако при виде моего лица, замирает.
– Серьёзно? – говорит он. – Хотела спасать людей? И…
– И убила, да. Спасибо за напоминание.
– Почему?
– Почему убила?
– Нет, почему врачом? – его внезапное любопытство застаёт меня врасплох.
– Я хотела изучать психологию, научиться понимать, почему люди поступают так, как поступают.
Мир не отвечает, однако в уголках его глаз собираются едва заметные морщинки, намекая на… тоску?
– Никогда не хотел изучать закон, – он переводит глаза на свой бокал, задумчиво ведя кончиком пальца по кромке стекла, – отец принял решение за меня. У него всегда был план, у меня никогда.
– Ни разу не видела своего отца.
– Может, тебе повезло.
– А чего хотел ты?
– Какая разница? – будто с отвращением, он отталкивает бокал, и тот оказывается всего в нескольких сантиметрах от моего. И рука Мира оказывается в нескольких сантиметрах от моей – ближе, чем когда-либо. – Куда проще быть тем, кем хотят тебя видеть люди. Тебе, как никому другому, это должно быть известно, Огонёчек.
Его слова обжигают. «Это больно», – хочется мне сказать. «Жизнь – это больно», – хочется, чтобы Мир ответил, чтобы понял. Но может ли он? У него есть дом, друзья, семья. У меня же не осталось никого, ради кого стоит жить. Единственное, что мной ныне движет – страх не жить.
Наша беседа затихает, и лишь ветер теперь шепчет вокруг, принося запах дождя издалека. Развернувшись, я упираюсь спиной в парапет и вдруг понимаю, что узнаю здание. Когда мы вошли в подвал клуба со стороны переулка, у меня не было возможности его хорошенько рассмотреть, но сейчас я уверена, что ходила мимо раньше и даже бывала внутри. Это и правда библиотека. Историческая библиотека Сент-Дактальона. «О-о…» Теперь я поняла шутку.
Уже поздно, ни в одном из окон не горит свет, и мой взгляд крадётся выше, выше, выше, к самой крыше на фоне неба без звёзд. Там что-то двигается. Я прищуриваюсь, ожидая увидеть ворону или голубя, но… Это больше, чем птица. И клубится, как дым. Мгновение, и на краю крыши стоит человеческая фигура. Глядит прямо на меня.
Мгновение, и мне снова холодно.
«Смерть просто так не отпускает тех, кто принадлежит ей».
Мгновение, и ничего нет.
«Твой выбор…»
Пугливая дрожь бежит змейкой по позвоночнику. «Нет, не может быть». Обеспокоенно кошусь на Мира, но он по-прежнему рассматривает реку, и его зрачки заволокло туманом раздумий.
– Кое-кто однажды сказал, что Влад – демон, – вспоминаю я выдумки Татии.
Мир поворачивает голову и – наконец-то – смотрит мне прямо в глаза. Под тяжестью его пронзительного, бездонного, всецело и резко заинтересовавшегося мной взгляда я нехотя сглатываю.