Ведьмы. Салем, 1692

Шифф Стейсі

3. Творение чудес

Я человек опытный и знаю, что женское непосредственное чутье может быть иногда ценнее всяких логических выводов [1].

Артур Конан Дойл [15]

Несколько дней после эксперимента Мэри Сибли с «ведьминым пирожком» округ Эссекс заливало чудовищными дождями [2]. Реки раздулись от тающего снега и вышли из берегов, затапливая дома, слизывая с земли скот, мельницы и мосты, размывая только-только возделанные поля. Деревня превратилась в грязное бурлящее болото. Пообщавшись со своим пастором, Томас Патнэм не убоялся непогоды и выехал с тремя друзьями в город Салем 29 февраля. Девочки теперь знали имена своих мучителей. В понедельник фермеры средних лет в заляпанных грязью плащах предстали перед двумя городскими судьями, дабы выдвинуть официальные обвинения в колдовстве. Через несколько часов деревенский констебль уже стучал своей черной тростью с медным набалдашником в дверь дома, стоявшего в полутора километрах к юго-западу от пастората. У него имелся ордер на арест Сары Гуд. Ей предписывалось явиться к властям на следующее утро и ответить за двухмесячные издевательства над двумя девочками в доме Пэрриса, дочерью Томаса Патнэма и племянницей доктора Григса. В Массачусетсе XVII века грех шел рука об руку с преступлением: перечень самых страшных злодеяний, караемых смертной казнью, составлялся непосредственно по Библии [3].

15

Артур Конан Дойл. Собрание сочинений в 8 т. Т. I. Человек с рассеченной губой. Правда, 1966. – Прим. перев.

Нищенка и фактически бродяжка, Сара Гуд была вроде местной страшилки [4]. Можно было подумать, что она забрела в деревню прямо со страниц сказок братьев Гримм, но те еще не родились. Сара притащила с собой историю безжалостного социального падения. Когда ей было восемнадцать, отец-француз, зажиточный владелец гостиницы, покончил с собой. Все его внушительное состояние перешло к ее отчиму. Когда ей было чуть за двадцать, внезапно умер ее муж, оставив жене свои долги. Последовали судебные иски, лишившие Сару всего. К вящему недовольству благочинных, трудолюбивых соседей, Гуд и ее семья подолгу жили подаяниями, обретаясь по сараям и полям. Женщина даже не всегда делила кров с новым мужем Уильямом. Недавно же появилась в пасторате вместе с пятилетней дочерью. Пэррис чем-то угостил девочку, и Гуд удалилась очень недовольная, что-то бормоча себе под нос. Эта встреча с растрепанной неприветливой соседкой всерьез растревожила обитателей дома. Помощь бедным была хронической проблемой Массачусетса, где ресурсов не хватало, а праздность представлялась большинству жителей загадкой. Бедняков предпочитали отселять подальше от города. Оба Салема тогда как раз столкнулись с этой ситуацией: война короля Филипа оставила огромное количество вдов и сирот. Если мы сами будем заботиться о своих неимущих, снова пытались выторговать себе независимость салемские фермеры, может быть, город освободит нас от выплат в фонд ремонта и содержания дорог?

Таким образом, Сара Гуд уже какое-то время была раздражающим фактором для салемских семейств. Три года назад ее семья осталась без жилья, и одна добродетельная пара приютила их у себя. Гуд оказалась настолько «беспокойным жильцом, враждебным и злонамеренным» [5], что через полгода хозяева выставили ее: они больше не могли выносить эту женщину ни минуты. Гуд отплатила им за доброту оскорблениями и угрозами. Той же зимой их скотина стала без видимой причины болеть и умирать. Когда Гуд об этом узнала, то заявила, что ей плевать, даже если они лишатся всего поголовья. Когда очередной фермер отказался пустить ее в свой дом, опасаясь, что у нее оспа, – без сомнений, было в этой женщине что-то нечистое, – она начала орать и изрыгать проклятия. Если они не одумаются, мол, уж она придумает, как их отблагодарить! Естественно, на следующее утро корова у той семьи умерла «неожиданным, ужасным и крайне необычным образом». Брат констебля Херрика лично прогнал ворчащую Гуд, искавшую у него приюта. Так как она продолжала слоняться по его владениям, он велел сыну следить, чтобы она не проникла в сарай. У нее была привычка курить трубку (множество женщин в Массачусетсе открыли для себя радость табакокурения), что могло привести к пожару. Гуд поклялась, что Херрики тоже заплатят за недостаток гостеприимства. Возможно, она лишь туманно намекала: у нас есть ее слова – но услышанные другими, а не сказанные ею самой. В любом случае общение с ней никому не доставляло ни малейшего удовольствия. Более того, вскоре пропало несколько ценных коров Херриков. В общем, у всех трех семейств очень скоро появится повод вспомнить об этих зловещих эпизодах.

В десять часов утра 1 марта констебль доставил Сару Гуд на допрос в таверну Ингерсола. Если у деревни было сердце, то билось оно в таверне Ингерсола. Это заведение, расположенное в двух шагах от молельни, чуть южнее пасторского дома, на подъеме дороги на Андовер, собирало у себя паству Пэрриса, которая подкреплялась там в перерывах между воскресными проповедями. В то утро остро ощущалось отсутствие некоторых персонажей. Марта Кори, соседка Сары, решила не приходить и пыталась удержать мужа – даже расседлала его лошадь. Тщетно: Джайлс Кори не пропустил ни минуты длившихся целую неделю разбирательств. Когда приехали судьи из города, было очевидно, что таверна Ингерсола не может вместить всех желающих. Слушание перенесли в аскетичный, щетинившийся стропилами молельный дом, и в лучшие-то свои деньки бывший мрачным местом, а теперь, после нескольких лет запустения, и вовсе превратившийся в темницу. Салемские фермеры долго откладывали ремонт, лишь заколачивая досками разбитые окна. Помещение в итоге стало таким темным, что впору было признать его непригодным для какого-либо использования. Тем не менее в воздухе ощущалось что-то пьяняще праздничное. В колонии не было театра – он считался «постыдным излишеством» [6]. Хотя уже были написаны все пьесы Шекспира, ни одна из них пока не дошла до Северной Америки, куда первый орган доберется только через девятнадцать лет. В лихорадочном возбуждении этого памятного вторника растворились все правила, все иерархические законы – как в грядущие недели внезапно будут сняты все запреты, обязательства и указы о введении комендантского часа. Фермеры отлично знали свои места на темных деревянных скамьях – при обсуждении спорных вопросов процесс рассаживания был весьма болезненным и велся по унизительному алгоритму сообразно возрасту, уровню доходов и количеству земли в собственности [7]. Тем утром, однако, на своих местах никто не сидел.

Председатели процесса – мировые судьи Джонатан Корвин и Джон Хэторн – расположились за столом перед кафедрой [8]. Эти многоуважаемые господа почитались в числе первых лиц Салема. Темноволосый Хэторн, успешный торговец землей и сообразительный капитан ополчения, жил в прекрасном особняке. Будучи таким же опытным и жестким дознавателем, как его отец, Хэторн участвовал в судебных слушаниях с 1684 года. И хотя он был отцом шестерых детей, девочек-подростков среди них не было. Корвин владел лесопилками, некоторыми из них – совместно с Хэторном. Единственный сын одного из богатейших салемских торговцев, он унаследовал одно состояние и женился на обладательнице другого. Двое судей состояли в свойстве, близко дружили, жили в квартале друг от друга, обоим было слегка за пятьдесят. Вместе они заседали в городском совете Салема (Хэторн – на лидирующих позициях), а не так давно ездили на границу с Мэном – изучать оборонительные укрепления индейцев [9]. И хотя ни у одного из них не имелось правовой подготовки (люди с юридическим образованием не переезжали в колонии, где не было юридического факультета), оба они отлично ориентировались в делах общины, знали и нарушителей, и нарушения. Хэторн пятью годами ранее возглавлял комитет, вменявший деревенским избавить город от своих дрязг. Многие часы он посвятил рассмотрению взаимных претензий семьи Патнэм. Без сомнений, оба мужчины обрадовались посвящению Пэрриса, семью которого Корвин спас от холода экстренной доставкой дров в октябре.

После молитвы Хэторн, сидя за длинным столом, где Пэррис с дьяконами обычно проводили литургию, взял на себя роль председательствующего. «Сара Гуд, – спросил он, – с каким злым духом ты водишь знакомство?» – «Ни с каким», – ответила она. Уткнувшийся в бумажки Хэторн будто не слышал ее и продолжал гнуть свою линию. Заключала ли она контракт с дьяволом? Зачем причиняла вред этим детям? В виде какого существа она это делала? Он действовал скорее как следователь полиции, а не как судья: ему предстояло не установить правдивость обвинений, а доказать вину обвиняемой. Когда подозреваемый в воровстве предстал перед Хэторном восемью годами ранее, тот сразу же задал вопрос: «В какой день недели ты украл деньги у Элизабет Рассел?» И далее: «В какое время? Где эти деньги?» [10]

Бой был неравным. Несмотря на все ее провинности и иск против отчима, Гуд еще ни разу не свидетельствовала перед магистратом. В то дождливое утро она стояла перед Хэторном и Корвином, отделенная от них несколькими метрами и барьером по пояс. Такого рода конфронтация даже серьезных мужчин вынуждала лепетать какую-то невнятицу. И тем не менее Хэторн ничего не добился. Гуд продолжала мрачно все отрицать и была так же неприветлива в суде, как до того несдержанна в чужих прихожих. Хэторн попробовал зайти с другой стороны. А что она там бормотала в доме пастора? [11] Просто благодарила преподобного Пэрриса за подаяние, объяснила она. Ее обвиняют ошибочно. Она знать ничего не знает о дьяволе. Хэторн велел подняться четырем девочкам, сбившимся в кучку. Эта женщина – та, что причинила вам вред? Мало того, что все они подтвердили – мол, да, это она, и трое из них пострадали от ее рук прямо вот в это самое утро. Так еще, как только они подошли лицом к лицу к Гуд за покрытой балдахином кафедрой, каждая начала биться в судорогах. Хэторну пришлось отослать их. «Сара Гуд, разве ты не видишь теперь, что натворила? Почему ты не скажешь нам правду? Зачем терзаешь этих несчастных детей?» – упрекал он ее. Адские корчи продолжались, и Гуд ничего не оставалось, как признать, что с девочками что-то не так. Но при чем тут она? Как и все остальные, она знала, что Хэторн арестовал еще двух женщин. Виновата какая-то из них.

Когда Хэторн в четвертый или пятый раз спросил, кто наслал проклятие на детей, Гуд дала ответ. Она назвала Сару Осборн, арестованную тем же днем. Ее дом перевернули вверх дном в поисках улик. Пришедшие в себя девочки прояснили, что Осборн и Гуд их мучили вместе. Хэторн вернулся к вопросу о бормотании. Все-таки что именно говорила Гуд, когда уходила из чужих домов? Он подразумевал, что она либо произносила заклинания, либо советовалась со своими дьявольскими сообщниками. Вообще бормотание имело еще одно объяснение: в Новой Англии это был признак чего угодно подозрительного и пагубного. Это слово попахивало беззаконием и мятежом. Оно вело прямиком к анархии: где начинается ворчание, там недалеко и до восстания. В понимании пленников, индейцы, удерживавшие их, бормотали. Коттон Мэзер прежде описывал это как «дьявольскую музыку».

Гуд вела себя в лучшем случае вызывающе, в худшем – попросту оскорбительно. «Ее ответы звучали очень язвительно и зло», – замечает один из судебных репортеров, переключаясь на косвенную речь и подменяя собственными комментариями голос обвиняемой [12]. Все внешние признаки были на его стороне. Замызганная, потрепанная жизнью Гуд выглядела в полном соответствии со своей репутацией. Ребенок принял бы ее за старуху. А ведь на самом деле ей было тридцать восемь лет, три месяца назад она родила. Она продолжала отбиваться от атак своего элегантного дознавателя, которому с трудом удавалось вытягивать из нее слова. Но в итоге Сара все-таки соблаговолила ответить насчет бормотания: «Если это так необходимо, то ладно». Она повторяла Божьи заповеди. Когда же судьи потребовали подробностей, Гуд изменила показания: это был псалом. Она помолчала, потом сбивчиво промямлила его часть («пробормотала», отметил писарь). «Кому ты служишь?» – не отступался Хэторн. «Господу, сотворившему небо и землю», – отвечала Гуд, однако неуклюже замешкалась, прежде чем произнести имя Божье. Она может объяснить, почему не ходила на воскресные службы: у нее нет приличной одежды.

Если не сама Сара Гуд в тот же день подписала себе приговор столь резкими ответами, то ее муж определенно сделал это для нее. Кто-то из присутствовавших вспомнил, как Уильям Гуд высказывал подозрение, что его жена «либо ведьма, либо очень скоро станет ведьмой». Хэторн бросился вытаскивать из незадачливого ткача подробности. Он видел какие-нибудь дьявольские ритуалы? Нет, но жена вела себя с ним враждебно. Со слезами на глазах он признал, «что она враг всему хорошему». Если зал и ахнул, то в записях это не отразилось: Иезекиль Чивер, один из писарей в тот день, не счел нужным сохранить данный факт для истории. Годы нищеты не пощадили их брак: о том, что Сара Гуд не проявила ни капли сочувствия к судьбе соседской скотины, тоже рассказал ее муж. А ночью накануне ареста жены он как раз заметил ведьмино клеймо – знак, которым, как известно, дьявол метит своих слуг, – чуть ниже ее правого плеча. Раньше его там не было. Он еще подумал: интересно, видел ли это кто-нибудь еще. Хэторн отправил Гуд в тюрьму.