Ведьмы. Салем, 1692
Шрифт:
Мэри подошла к барьеру – и околдованные сразу начали задыхаться, не в силах говорить, когда Хэторн спросил, причиняла ли Уоррен им вред. Служанка доктора Григса на мгновение справилась с собой, чтобы подтвердить: мол, да, причиняла. К ней присоединились Джон Индеец и Вирсавия Поуп, метательница муфт. «Недавно ты была околдованной, теперь сама колдуешь. Как это получается?» – задал вопрос судья [66]. Мэри задохнулась и закружилась. Казалось, она сама никак не определится, к какой стороне примкнуть. Потом какое-то время она стояла остолбенев, далее впала в раскаяние, рыдая и заламывая руки. Уоррен обещала сказать все, хотя оставалось неясным, перед какой из сторон девушка извинялась и что хотела рассказать. При каждой попытке заговорить она содрогалась. Хэторн несколько раз велел вывести юную подозреваемую из зала, чтобы дать ей прийти в себя. В конце концов священники и судьи допросили ее в частном порядке.
Мэри Уоррен сделалась более разговорчивой после ночи в тюрьме. На следующий вечер после того, как она вывесила свою благодарственную записку, Элизабет Проктер подняла служанку с кровати и сообщила ей, что является ведьмой – вообще салемские ведьмы были склонны представляться официально, по всей форме, сразу же презентуя все свои профессиональные достижения [39] , – о чем, честно говоря, Мэри могла бы и сама догадаться, потому что хозяйка слишком много читала. У Элизабет имелось несколько книг, одну из которых она всегда носила с собой в кармане. Сюда же Мэри приплела и Джайлса Кори, одежду которого сумела описать в деталях, совершенно поразив этим ведущих допрос мужчин. Кори сводил с ней счеты по вполне приземленной причине: она не так давно посоветовала своему господину поднять цену на луг, который Кори надеялся купить. Она описала такую же спорную сделку с темными силами 21 апреля. Отвергая подсказки допрашивавших, она все же признала, что подписала некий зловещий фолиант, который ей подсунули ее хозяева, поившие ее за своим столом сидром. От ее пальца на книге осталась странная черная клякса. Понадобилось три дня, чтобы вытащить из нее эту информацию: Мэри плакала, что ее «порвут в клочья», если она выдаст тайну. Проктер действительно третировал девушку наедине, хотя если он и угрожал сжечь ее, утопить или протащить сквозь изгородь, как она утверждала, то вряд ли делал это из магических побуждений. Он явно полагался на ее благоразумие. Он признался ей, что жена доводит его до белого каления. Эти его откровения, эта близость давили на девушку. Кроме того, у Мэри в душе жил еще один страх. Она поддалась на требование Проктера подписать книгу, потому что он сказал, что иначе не будет спасать ее при следующем припадке, если она упадет в огонь или воду. Здесь она слово в слово цитировала Пэрриса, когда он советовал, как родителям следует подталкивать детей к опасностям и сразу спасать, чтобы таким образом их обучать.
39
Святые, являвшиеся Жанне д’Арк, тоже обстоятельно представлялись и рассказывали о себе.
Вторая подозреваемая Хэторна стала настоящим подарком небес. Четырнадцатилетняя Абигейл Хоббс, известная на всю округу разбитная девица из соседнего Топсфилда, жила прямо на границе с деревней. Подросток с самым непуританским детством в пуританском обществе, она весело проводила ночи в лесу и дразнила свою мачеху, доводя ее до отчаяния. Несколько недель назад подружка стала упрекать пришедшую в гости Абигейл за грубость. У нее что, вообще нет стыда? Хоббс велела ей придержать язык, а то она устроит скандал. Она хвасталась своей неуязвимостью и ничего не боялась, так как продала душу дьяволу. Ее свидетельские показания были в духе Титубы. И она запустила настоящую снежную лавину. Вы двигались в правильном направлении, если во время вашего выступления пострадавшие девочки сидели тихо как мыши: когда показания давала Абигейл, ни одна не шелохнулась. «Я скажу правду, – начала она [67]. – Я была очень злобной». Да, она говорила с дьяволом. И согласилась за красивую одежду щипать девочек. Ее к этому принудили собаки, кошки и некие полулюди. Она подписала несколько контрактов, первый – в лесу средь бела дня, но не в Топсфилде. Абигейл дала Хэторну один важный адрес: Каско-Бей, в ста тридцати километрах к северу, в провинции Мэн, где тремя годами ранее она пережила нападение индейцев. И назвала несколько новых имен, в том числе матери того топсфилдского констебля, который отнял свинью у не уплатившего налог фермера. Ей не хватало таланта, который был у Титубы, – подмечать детали, но это компенсировал кот, из лап которого она приняла книгу. Только когда Абигейл выдохлась и, казалось, потеряла способность слышать, девочки впервые закричали. Выпучив глаза, обвиняемая вдруг ослепла, хотя и сумела напоследок выдавить: это попрошайка Сара Гуд заставляла ее молчать.
Хэторн мог только чувствовать невероятное облегчение. Его слушания затягивались и двигались уныло, в замкнутом пространстве, с изматывающими остановками и нудными повторами. Показания складывались по обрывкам и кусочкам. В конце концов, у Хэторна была своя семья и личные дела, а эта кутерьма с ведьмами угрожала поглотить всю его жизнь. Абигейл же словно подсветила некоторые моменты и будет продолжать в том же духе из тюрьмы. На следующий день она рассказала, как именно проделывала свои колдовские трюки: дьявол снабжал ее шипами, которые она вставляла в разные деревянные предметы. А она, случайно, не втыкала иголки жертве в живот? Ну да, втыкала! И хотя на собственном слушании она еще ничего не знала о тайных сборищах, на следующий день, побывав в тюрьме, уже обладала необходимой информацией. Она посещала большой слет ведьм, где ела красный хлеб и пила красное вино. Всего прошло девять служб, заявила она, подтвердив показания Титубы, и рассказала об одной встрече, которой та не упоминала. Собирались они на запущенном пастбище Пэрриса.
На следующий вечер новое и особенно наглое видение пришло мучить младшую Энн Патнэм. И днем позднее тоже. Утром 21 апреля, перед лекцией своего дяди, Абигейл Уильямс на улице подошла к Бенджамину Хатчинсону, приемному сыну Ингерсола, который был почти на десять лет старше ее. Он шел мимо таверны отчима и нес вилы. Девочка указала ему на подозрительного маленького человечка на обочине тропы. Он, как она рассказала, обладал удивительной силой и успел натворить дел: убил трех женщин и обратил девять салемских ведьм! Он мог стрелять из тяжеленного мушкета одной рукой! «Где он?» – вскричал отважный Хатчинсон. Абигейл показала, он метнул свои вилы. Девочку затрясло, но она пришла в себя как раз вовремя, чтобы заверить молодого человека: цель поражена. Она слышала, как порвался плащ незваного гостя. Где-то через час в таверне одиннадцатилетняя жертва колдовства снова нашла Хатчинсона в главном зале: она ни капли не стеснялась просить защиты у взрослых мужчин и легко завладевала их вниманием. «Там он стоит», – сообщила она Хатчинсону, и он начал направо-налево махать своим оружием, будто играл в какие-то странные жмурки. Тем временем видение приняло форму серого кота – молодой человек продолжал бой. Наконец Абигейл объявила, что он победил. Призрачная Сара Гуд, попрошайка, унесла животное прочь.
Была середина дня. Двое поспешили на лекцию Пэрриса. Чуть раньше четырех Абигейл еще раз нашла Хатчинсона в таверне, теперь ее сопровождала его кузина, Мэри Уолкотт. Едва девочки рассказали, что одна женщина из Топсфилда укусила Мэри, как обеих их начало колотить. Придя в себя, они указали на стол: на нем стоял муж ведьмы! Хатчинсон ткнул вилами туда, где, по его мнению, находились ребра мучителя. Тут ему сообщили, что в помещении полно привидений, среди которых индеец и «большая черная женщина». К молодому человеку присоединился его друг, и они как безумные начали колоть вилами воздух, следуя указаниям околдованных девиц: в этом новом мире, если девчонка тыкала пальцем в пустоту, сразу становилось понятно, что там привидение, а вы просто слепец. Песчаный пол пропитался кровью. А на холме снаружи Мэри и Абигейл заметили шабаш, причем три ведьмы были мертвы.
21 апреля вышли ордера на арест девяти подозреваемых ведьм, большинство из них – в Топсфилде. Обвинения перешли административные границы, местное происшествие переросло в региональный кризис. Среди схваченных еще до выходных оказались жена богатейшего торговца Салема, вторая сестра Ребекки Нёрс, родители Абигейл Хоббс и черный раб. Топсфилдский констебль послушно арестовал собственную мать. Наветы множились с такой скоростью, что становилось сложно держать в памяти всех подозреваемых. Даже для педантичного преподобного Хейла салемская Бриджет Бишоп и топсфилдская Сара Уайлдс слились в одного персонажа. В течение следующих семи недель были названы пятьдесят четыре имени.
Именем Томаса Патнэма были подписаны первые жалобы середины апреля. Двадцать первого числа он почувствовал необходимость присутствовать на слушаниях лично, вместе с салемскими судьями. Выразив благодарность за их «великий вклад и неравнодушие», он молил магистратов продолжать «терроризировать злодеев» [68] и обещал им всестороннюю помощь жителей деревни. Он предлагал свою поддержку и благословение, но и кое-что еще. События разворачивались стремительно: он уже знал ошеломительные последние новости, которые пока не дошли до внимания магистратов. Плетется заговор, предупредил Патнэм, «до того сложное положение, что у нас зазвенит в ушах». С формулировками ему помогли пророки Иезекииль и Иеремия, а также преподобный Лоусон, который ввел звон в ушах и терроризирование злодеев в свою проповедь в конце марта [40] .
40
Сознательно или нет, Патнэм ссылался на двух пророков, у которых случались трансы и видения.
Именно Патнэм написал письмо, где предлагалось «обращать внимание на того, кто стоит за кулисами», – весьма своевременный режиссерский ход. Он обладал тягой к драме: жертвы колдовства, по его словам, были непременно «прискорбно одержимы» или «ужасающе мучимы». Всего он состряпает больше ста двадцати доносов, почти треть от общего числа. Он будет лично свидетельствовать против семнадцати подозреваемых. По неведомой причине в тот четверг ему понадобилось добавить в слушания барабанной дроби. Возможно, этой технике он научился у Мэзеров: предсказал апокалипсис – рано или поздно, будь добр, организуй его. Патнэм ни слова не сказал о своей страждущей жене и дочери или о собственных неудачах: у него недавно сбежала овца, умерли корова и любимая лошадь, а еще он проиграл одно спорное дело о наследстве более молодому сводному брату. Нет, он говорил за всю общину, по крайней мере исподволь давал понять, что скоро это будут делать и другие. Сведя свою речь к темным предзнаменованиям – Иеремия, предрекающий грозящую катастрофу, – он не стал вдаваться в сенсационные детали. Томас Патнэм предоставил «девочкам-провидицам» сообщить «пронзительные и убийственные» новости – режиссер был гением.
Конец ознакомительного фрагмента.