Ведун (сборник)
Шрифт:
Я встал против неё и стал на неё смотреть, и гребень замер у неё в руке. А рабыни, хлопотавшие у очага, переглянулись и выскочили за дверь. Я сказал:
– Сядь-ка со мной, Асгерд. Я хочу, чтобы ты села со мной, как ты это делала раньше.
Она села. Было похоже, она наконец-то меня испугалась. Я взял её руку и сказал:
– Когда Торгрим поступает как я, ему навряд ли кажется, будто он взял в руки лягушку.
Асгерд выдернула руку и отскочила прочь:
– Тебе-то что до этого, Эйрик сын Эгиля!
Я ответил:
– А то, что я тебя чаще вижу с ним, чем одну, и мне
Асгерд не раздумывала долго:
– Торгрим скорее срубил бы мне голову, но не стал бегать за мной, как это делаешь ты.
Тогда я поднялся и пошёл прочь, потому что мне больше нечего было сказать моей Асгерд дочери Хальвдана сына Хёгни. Я не ощущал даже боли, только пустоту, как после голода зимой. Моя Сигюн не пожелала держать надо мной чашу, и я не видел особенной разницы, куда идти.
Я пошёл к кораблю… Если есть на свете что-то надёжное, так это корабль. Его прочная палуба не подведёт, не выскочит предательски из-под ног. Я взошёл по еловым мосткам, и тяжёлая лодья чуть вздрогнула, узнав мои шаги.
– Это я, – сказал я кораблю. Я сел на своё место и стал смотреть на звёзды за бортом. Добрые жёны перевелись. Такие, какой моя мать была для отца. Недаром он не смотрел на других. И потому был всегда так удачлив в походах, ведь она любила его и ждала!
А злую жену и брать незачем… Ведь не только от невесты можно дождаться, чтобы ей приглянулся другой.
Потом я подумал о завтрашнем дне и порадовался ему. Завтра будут поставлены паруса, и мы с Торгримом пойдём на одном корабле, Асгерд же – на другом. И так будет каждый день до вечера, а когда мы минуем шхеры и начнется открытое море – подряд несколько дней.
А потом я приеду в Хьялтланд и обниму свою мать. И она обнимет меня так же крепко, как я её, потому что у матери есть только те сыновья, которых она сама родила. И ей нету нужды смотреть в дверь, ожидая, не шагнёт ли к очагу ещё кто-нибудь, как Торгрим, из ниоткуда, из ночной мглы.
Ветер почти всегда дует над океаном…
Можно поставить парус, когда он тянет в борт или в корму. И если нет бури, сидеть почти без дела, пока кормщик не повернёт правило. Но если ветер стихает или становится встречным – тут уж не заскучаешь. Тут уж приходится грести и грести, сменяя друг друга на вёслах! Оттого у нас даже зимой не сходили с ладоней мозоли, твёрдые, точно край дубовой доски. И тяжелы на мечах были руки, привыкшие к тяжести вёсел.
В том походе Эгир нас баловал. Ветер послушно натягивал парус, пока не минула середина дороги. А потом, что редко бывает весной, в море пал штиль. И лишь мёртвая зыбь катилась да катилась из-за горизонта, баюкая корабли…
Мы опустили мачты и уложили вдоль палуб, и вёсла заворочались в гребных люках, размеренно падая и поднимаясь, как крылья морских птиц, неутомимых в полёте…
Ледяная вода ещё дышала из-за борта мертвенным холодом, и бродячие льдины показывались над круглыми спинами волн, но когда Торгрим сменял меня на весле и я ложился на палубу – палуба была тёплой от солнечных лучей.
Мой корабль нёс меня по морю…
Мы принадлежали друг другу, я и корабль. Я видел рождение моего корабля, а он, возможно, увидит мою смерть. Я принял его, как принимают ребёнка, а он понесёт меня к Одину в Вальхаллу, когда настанет мой срок и я свалюсь на его палубу, сражённый ударом копья…
Я лежал на тёплых досках, закинув за голову усталые руки, и смотрел на Торгрима, державшего весло. За краткое время похода он переменился едва ли не больше, чем за целую зиму. В нём поселилась какая-то тайная радость, и мне трудно было её объяснить. Сперва я решил, что он просто соскучился по морской работе и кораблю. Но нет. Он скорей походил на воина, который долго и трудно шёл к месту сражения – и наконец обогнул последний мыс и увидел врага прямо перед собой…
Может, именно потому он перестал прятать свои рубцы. Он сидел на скамье голый по пояс. Тысячелетняя песня помогала гребцам наклоняться над вёслами и снова откидываться назад. Я смотрел на Торгрима и видел, что железо тут начиналось прямо под кожей. Асгерд была всё-таки права, выбрав из нас двоих его, а не меня. Белые змеи плясали на широкой спине. Седеющая грива спадала из-под повязки, и моя молодость не была большим достоинством сама по себе.
Ничего. Через двадцать зим я буду очень похож на него. Я это знал. А до тех пор я вполне проживу и без жены. И когда Торгрим отыщет своего недруга, я сумею встать с ним плечом к плечу.
Скоро мы должны были прийти в Хьялтланд, на Острова, где был курган отца и рядом мой дом, а на берегу ждала меня мать. Мы устроили привал на острове Медвежьем, последний привал на нашем пути. Этот остров был назван так из-за белых медведей, которых, что ни год, приносили с севера плавучие льды. Вот и нынче на западном берегу прятался в скалах чудовищный зверь. Но на обширном острове хватало пищи для всех, страшный пришелец пока ни разу не потревожил ни людей, ни скотину, жители видели только следы его лап.
А ещё Медвежий был знаменит тем, что именно здесь мой отец однажды сразился с оркнейским викингом, Сигвальди ярлом, и опрокинул его в жестоком бою. Как рассказывали, Сигвальди тоже любил здесь останавливаться и нещадно обирал рыбаков, так что эти люди с тех пор всегда были приветливы и с моим отцом, и со мной.
На острове стоял всего один двор. Назывался он Котаруд – Двор Бедняка, потому что жили тут и впрямь небогато. Хозяин принял нас и собрал угощение, хотя после зимы лишних припасов у него не осталось. В маленьком доме не хватило лавок, чтобы уложить всех гостей, и мы легли спать как обычно в походе – на кораблях. Хозяин сокрушался об этом, но я не был обижен. Тот, кого называют морским конунгом, редко спит под закопчённой крышей и коротает вечер у очага!
Я проснулся, когда утреннее солнце только запрягало коней… Торгрим, лежавший рядом со мной, ворочался во сне и стонал. Я приподнялся на локте и внезапно ясно расслышал имя той, которую он звал к себе почти каждую ночь.
– Сольвейг, – шептал Торгрим. – Сольвейг…
Навряд ли женщина по имени Сольвейг желала ему беды. Но в остальном это был нехороший, тягостный сон. Надо непременно помочь человеку, которому снится дурное. А то как бы не налетела злая волшебница-мара да не затоптала спящего насмерть.