Ведунья и богатырь
Шрифт:
Не то гнев сдавил грудь стальными оковами, не то глухая тоска. Пошутит с ним озорница и ускачет в свои хоромы, там дородные нянюшки с нее сафьяновы сапожки снимут, белое личико омоют да угостят медовыми орешками, а Нечаю еще воз до дома тянуть. И что хорошего дома ждет?
Как средний брат оженился, пришлось младшему перейти в холодную клеть, пока пристрой не готов. А в большой избе шум да чад, молодайки часто бранятся – дым коромыслом, дитя в зыбке кричит день и ночь, уж и бабушку – лекарку из Ощипок призвали, должна помочь.
«Уйти,
– Ну, прощай, богатырь, не поминай лихом! А про встречу нашу не сказывай никому. Будут вопрошать, прикинься глухим или еще лучше задержи погоню, – красавица стегнула коня шелковой плетью с золотой кисточкой на рукояти и умчалась прочь.
«Вот так приказ! Не взнуздала, а понукать норовит… Еще и богатырем назвала, за какие ж заслуги?»
У Нечая сердце в груди зашлось, шаг ступит и перед глазами юное девичье лицо мерещится, словно солнышко промеж тучек светит. Оморочила девка, а что толку?
Легче зайца в чистом поле догнать, чем посвататься смерду к городецкой княжне. Батюшка ее больно лют, сказывают, такого не слезой, не лаской не растопишь – раз сыскал годного жениха, значит, быть свадьбе. А она к милому другу лететь собралась…
Прямо как та лебедушка белая. Ох и запала в душу перышком невесомым!
Себя не помня, прошел Нечай с полверсты и уже на виду селенья наехали на него ратники числом более десяти, главный среди них в бобровой шапке и черном плаще, подбитом волчьим мехом, на груди кольчужный броник тускло поблескивает. Принялся сотник спрашивать о пригожей девице на сером жеребце.
А когда Нечай молчком головой покрутил, мол, знать не знаю, ведать не ведаю про что речь, главный ближе подъехал и кнутовищем небрежно плечо задел.
– В глаза мне смотри, холоп! Узнаю, что лжу молвишь, насмерть запорю.
Взвизгнул кнут, мелькнула перед лицом оскаленная лошадиная морда в дорогой узде… «И животина сегодня надо мной потешается!» Как тут стерпишь? Нечай словно от страха качнулся назад, а потом пригнулся и вполсилы хватил чужого коня кулаком в бок.
«Лучше пусть сразу на копья посадят, чем всю жизнь зваться смердом да лапотником! Только просто не дамся, я с собой еще семерых возьму, а свезет, так и всю дюжину зараз».
Бешено стиснув в мозолистых ладонях оглоблю, Нечай приготовился к первому и последнему смертному бою за свои неполные двадцать зим.
Жутко хрипел опрокинутый конь, дробно сучил поджарыми ногами. А под ним, силясь подняться, глухо стонал лежащий на мерзлой земле обидчик. Бобровая шапка слетела под ноги ратникам, которые копьями ощетинясь, медленно окружали Нечая, зверскими взглядами обещая всякие муки.
Неведомо, как завершилась бы эта свара, но сотник успел оклематься малехо, дыхание перевел и подал знак, что будет говорить.
– Не трожьте его! В час сечи ратной хотел бы я иметь такого молодца у себя за плечом. Пущай имя скажет – кто таков, какого рода, на чьем молоке вскормлен, раз могуч не по виду. Пойдешь в отроки ко мне – платой не обижу. Слово мое верное.
Разгоряченный предвкушением лютого побоища, Нечай только сердито сопел, надежнее упираясь в стылую землю. Мысли белками резвились под растрепанными вихрами.
«Видала бы княжна – похвалила, задержал я охотников, просьбу исполнил. Только к добру ли? Чего красивой девке в темном лесу искать? Не ровен час леший замает или недобрый люд перехватит, пропадет глупая».
Все же пришлось назваться и оглоблю из рук выпустить. Тогда и поведал городецкий сотник, что велено ему сыскать и вернуть в терем княжну Отраду – меньшую дочь, последнюю радость старого князя. Ясную звездочку на небе, белую уточку на тихом пруду.
– Отец ей добра желает, а она по полям да лугам привыкла скакать, золотой узды не признавая. Уж зима на носу, пора бы кобылке в теплое стойло, а то как бы на чужой аркан не нарваться.
У Нечая губы дрогнули и шея сама повернулась в сторону леса. Цепко взгляд молодца проследив, сотник довольно крякнул и махнул рукой.
– По коням, други, вернем нашу соколицу на яхонтовый шесток, послужим князю на славу!
А сам, прежде чем вернуться к побитому жеребцу, взял Нечая за отворот овечьего зипуна и грубо тряхнул.
– Не так бы я с тобой поступил, парень, да более всего почитаю в мужике силу и твердый хребет. У тебя, кажись, и то и другое в справе. Такие люди князю завсегда надобны и высоко стоят, если голова не совсем пустая. Нечего тебе по медвежьим урманам шастать, простись по чести с отцом-матерью и завтра же ступай в Городец. Найдешь двор сотника Жмура – сам тебя учить буду.
Будто подтверждая свои слова, он резко ткнул Нечая кулаком пониже груди и приосанился, заметив, как тот скривился от боли.
– Мало силу медвежью иметь, надо ею еще толково распорядиться! На славу роду, на пользу мошне. Вымахал богатырь, а девки поди-ка бракуют… одежа рвань, крыша дрянь. В стылой избе любовный жар быстро выходит.
Всадники уже ускакали, а Нечай все катал в уме последние слова Жмура. И тут же невольно вспомнилась востроглазая Калинка – молодая соседка. Минувшим летом подстерег ее на бережке и хотел приобнять.
Она сперва не давалась, завлекала подальше в рощу, а там губы надула, ресницы опустила, но дозволила потискать тугую грудь. Когда же Нечай ниже полез, мятый подол сарафана одернула и ласково защебетала обидную потешку:
– Меня, миленький, не сватай, мой родитель больно крут – у тебя два старших брата, тебе избу не дадут.
А Нечай уже разохотился до женского тела, поднял зазнобу на сильные руки, закружил по поляне.
– Сам клети поставлю, распашу гари, заведу хозяйство – знать бы для кого! Дождешься меня, Калинушка?