Ведущий в погибель

Попова Надежда Александровна

– Обидно. Версия на поверхности и такая удобная… – вздохнул Курт и, спохватившись, оговорился: – Простите.

– Ничего, – благодушно улыбнулась Адельхайда. – Многие, знающие мою тетушку дольше года, пожелали бы увидеть ее если не на костре, то уж за решеткой; взгляните хоть на фон Лауфенберга. Но, если вычесть из ее характера contra-еврейские пунктики, помешанность на рыцарской истории и желание во что бы то ни стало женить на мне Александера – она весьма даже сносна.

– Так вот к чему эти проповеди о семейной жизни.

– Местное высокое общество вообще поголовно уверено, что рано или поздно это произойдет, – недовольно пояснила она. – Ведь

я навещаю тетку сравнительно часто, и мы с Александером общаемся не первый год… Однако во мнении собравшихся дам ему наметился противник, знаете?

– Фон Эбенхольц старший или младший?

– Ну, майстер Гессе, какая вопиющая ненаблюдательность и несообразительность… Вы, разумеется. «Ах, милая, вы так шушукаетесь с этим инквизитором; неужели!..»; знаете, вы вообще покорили всю женскую половину. Таких мрачных, но непостижимо очаровательных типов они не видели, быть может, ни разу за всю свою жизнь.

– Excellenter, – с досадой бросил Курт. – Только сомневаюсь, что руководство оценит мои столь своеобразные достижения, посему в отчете я этого указывать, пожалуй, не стану.

– Наша задача, – посерьезнев, вздохнула Адельхайда, – сделать так, чтобы отчеты вообще имели смысл. Надеюсь на вас, майстер Гессе, даже, быть может, больше, нежели на Александера. Он, разумеется, может уловить человеческую реакцию, невидимую и неощутимую для нас с вами, однако простое общение, оговорка, мгновенная несдержанность – это в нашем положении значит едва ли не больше. Со мною, при всех моих привлекательных для них сторонах, откровенничать не станут, Александер, по их мнению, для этого недостаточно серьезен, и кроме того, мы оба – из их круга, близкие знакомые, а высказывать тайны своим человеку не свойственно. Вы же во всех отношениях пришлись ко двору. Говорите с ними – говорите со всеми, о чем угодно. Предчувствую, что уже через четверть часа, не больше, фон Лауфенберг выдернет Александера из-за стола, и все разбредутся по углам; у вас будет неплохой шанс. Я на вас рассчитываю, майстер Гессе; больше не на кого.

Глава 22

Фон Вегерхофа граф увлек к шахматному столу менее чем через десять минут; большая часть мужской половины гостей последовала за ними, однако Курт остался у стола трапезного, лишь пересев ближе к апатичному фон Эбенхольцу.

– Вы не с ними, майстер инквизитор? – с легким удивлением уточнил тот, и он отмахнулся:

– Ничего нового. Александер обставит каждого, граф фон Лауфенберг вновь начнет бесноваться… не хотел бы обидеть вас, вы друзья, но – зрелище он в эти минуты представляет малоприятное.

– Я так посмотрю – вам вообще все происходящее доставляет мало удовольствия, – заметил фон Эбенхольц убежденно. – Не похоже, что вы любитель шумных застолий.

– Отчего же, случаются застолья, и шумные – вот только в другом окружении.

– Слишком много незнакомых людей?

– «Слишком много людей» просто, – улыбнулся Курт вскользь. – Мне привычнее шуметь в обществе двух-трех приятелей… ну, и, возможно, пары девиц; и пусть они будут незнакомыми. Избыток людей вокруг меня несколько утомляет; и ведь у каждого свои тайны, грешки, темные мысли…

– …не вникать в которые вы не можете, – докончил тот, и Курт пожал плечами:

– Привычка.

– Давно служите?

– Два года.

– Быстро приобретаете привычки?

– Приходится. Жизнь требует. Теперь, входя в помещение, я смотрю, какие потаенные уголки могут быть использованы для укрытия, видя слишком сильную привязанность между мужчиной и женщиной, думаю, не приворот

ли здесь… Если кто-то любит лунные ночи – не оборотень ли он, если слишком бледен – не стриг ли…

– Александера проверяли? – усмехнулся фон Эбенхольц, и Курт улыбнулся в ответ:

– И если кто-то становится близким другом – это тоже повод насторожиться. Моя жизнь – это тьма, злоба, предательство.

– Не может же все быть настолько плохо.

– И различное «не может быть» – также часть моей жизни. Немногочисленные приятели уже давно смирились с моими взглядами на бытие – Александер, к примеру, просто махнул рукой на попытки сделать из меня милого и приятного в общении юношу.

– Александер вообще предпочитает махать руками на все, что требует напряжения, кроме того, что составляет его страсть, как, к примеру, эти древние игрища. Игра благородная, не отрицаю, однако никогда не понимал тех, кто засиживается за ней до ночи. Думаю, эти торговые дела, при всей их прибыльности, привлекают его более потому, что интересны. Не знаю, евреи там или нет, однако всем известно, что в торгах главное – облапошить первым, и пока ему это удается, он счастлив… Но все прочее, ради чего надо делать над собою усилие, ему не по душе. Наверное, утратив обоих родителей и чудом выжив после чумы, он убежден, что теперь заслужил жить; жить так, как ему заблагорассудится. Получать от жизни удовольствие и избегать всевозможных досадностей. Никто здесь об этом не говорит, но всем известно, что, кроме мебели и слуг, он потерял еще кое-кого; я ожидал его увидеть в печали, однако… Вероятно, печалиться об утраченных возлюбленных, по его мнению, «банально» или «утомительно»; или же просто – страшно. Гибель близких напоминает о собственной близящейся смерти.

– Думаю, здесь дело в другом, – возразил Курт, бросив исподволь взгляд на оживленное лицо фон Вегерхофа. – Попросту он знает, что постного лица и сожалений о потере какой-то содержанки здесь не поймут. И, признайте, господин фон Эбенхольц – не поняли бы.

– Не все. Вильгельм – возможно, в его предках запутается и он сам… А знаете, что, к примеру, я женился на дочери человека, взявшего в супруги купленную им когда-то женщину? Она работала в его замке.

– Неужто? – с искренним удивлением переспросил Курт. – А я полагал, что подобные истории остались в песнях и сказках.

– Как видите – нет. Теперь же и вовсе – времена меняются, меняется многое. Александер сумел к этим переменам приспособиться, а мы, старики, увы – нет; мы привыкли жить согласно традициям и в новом бытии смыслим мало. А поскольку возвращения старых добрых времен не предвидится – Император явно намерен идти в ногу с переменами – то и нам впереди места не представляется. Нам судьба разоряться, умирать и освобождать место для новой поросли, как древним деревьям в лесу. Попытки нашей хозяйки и подобных ей ревнителей старины держаться установленных правил, следить за чистотой рода, блюсти благородство линии не имеют смысла, все это – предсмертные судороги.

– И что же, по-вашему, является верным подходом к жизни, барон?

– Александер – при всех его недостатках – выбрал верный подход, – отозвался фон Эбенхольц уверенно. – Жизнь надо брать за горло. Я уже не могу – какая хватка в мои-то годы?.. А вот Эрих мог бы. Мог бы, однако не желает этому учиться; теперь начинаю жалеть, что с детства развлекал его рыцарскими сказками – он вырос слишком возвышенным, от реальности совершенно отвлеченным и не имеющим понятия о том, что такое жизнь человеческая. В его представлении это благородство, доброта и любовь…