Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае
Шрифт:
Мы добрались до здания Второго народного суда средней ступени – современной высотки с огромным вестибюлем и скромным офисом сзади для приема дел. У металлодетектора двое молодых охранников увлеченно читали комикс, маленькая пожилая женщина в розовом пуховике кричала в ближайшее к нам окошко наподобие банковского: “Как те могли выиграть дело без доказательств? Они что, подкупили председателя суда?” По ту сторону стекла две женщины в мундирах безропотно слушали. Похоже, дама в розовом пришла уже давно.
Ай и Лю встали в очередь к окну № 1 и, когда подошел их черед, протянули бумаги мужчине средних лет в коричневом
Ай нагнулся к окошку: “Вообще-то, согласно закону, у всех есть право запрашивать эту информацию. Не то чтобы нам требовалось ваше согласие”. После препирательств Ай и Лю согласились письменно изложить свои цели и нашли места в зоне ожидания, заполненной людьми с такими же стопами бумаги. “Они не желают принимать запрос, – объяснил Ай. – Как только он попадет внутрь механизма, им придется принять какое-то решение”.
Ай и Лю вернулись к окошку спустя час. Теперь им сказали, что они использовали чернила не того цвета: синего, а не черного. Они сели переписывать. И снова встали в очередь.
“Ну просто ‘Замок’ Кафки”, – пробормотал Ай. Два часа превратились в три, и я спросил Ая, почему он занимается всем этим, если не рассчитывает на ответ. Он пожал плечами: “Хочу доказать, что система не работает. Нельзя просто сказать, что она не работает. Нужно это проверить”. За двадцать минут до закрытия человек за стеклом наконец принял бумаги.
Пожилая женщина все еще кричала.
Ай Вэйвэй всегда чувствовал, что родился в проклятой семье – по крайней мере, в несчастливой. Его отец, Ай Цин, был одним из самых заметных китайских литераторов своего времени. В молодости он вступил в компартию и прославился общедоступными революционными стихами. Особенно Ай Цин восхищался председателем Мао и сочинил о нем хвалебную поэму. Она начиналась так: “Где бы ни появился Мао, гром аплодисментов встречает его”.
В 1957 году у сорокасемилетнего Ай Цина и его жены Гао Ии, молодой сотрудницы Союза писателей, родился сын. В то время разворачивалась кампания по борьбе с “правыми уклонистами” – одна из затеянных Мао чисток. Под вопросом оказалась и лояльность Ай Цина. Он сочинил басню “Мечта садовника”, в которой намекнул на необходимость творческой свободы. В басне садовник, выращивающий лишь китайские розы, понимает, что “вызывает недовольство всех других цветов”. Поэт Фэн Чжи раскритиковал Ай Цина, утверждая, что тот скатился “в трясину реакционного формализма”.
Ай Цина лишили регалий и исключили из Союза писателей. Он бился головой о стену: “Вы действительно считаете, что я против партии?” В эти отчаянные недели супруги должны были дать имя новорожденному сыну. Отец открыл словарь и ткнул наугад. Выпал иероглиф вэй (
), “могущество”. Но в подобных обстоятельств это звучало слишком уж иронично, и Ай Цин выбрал другое вэй (
), “не сейчас”. Так их сын стал “Не сейчас, не сейчас”.
Семью сослали в отдаленный уголок Синьцзян-Уйгурского автономного района. Ай Цина обязали убирать общественные туалеты – по тринадцать в день. Чтобы
Ребенком Ай Вэйвэй пробовал отвлечь себя ручным трудом, делал коньки и порох. Родители Ая не могли защитить сыновей от “угнетения, унижений и отчаяния”. Ай Дань говорил о брате: “Он рос чувствительным ребенком. Он видел и слышал больше, чем другие”. Однажды, Вэйвэй написал письмо брату, где вспоминал детство: “Звук ломаемой мебели и крики людей, молящих о пощаде; повешенная кошка… публичные угрозы и проклятья. Мы были так малы, но нам приходилось выносить это”. Он решил никогда больше не быть заложником судьбы, которую предписывала нация: “Я хочу лучшей жизни, хочу сам ее контролировать”.
Ай окончил школу в тот год, когда семье разрешили вернуться в Пекин. Он уже почувствовал тягу к искусству, и друг семьи, переводчик, приносил ему запрещенные альбомы Дега и ван Гога, которые юноша как сокровища показывал друзьям. (Он также получил альбом Джаспера Джонса, но картины с картами и флагами разочаровали Ая, и альбом “отправился в мусор”.) Ай примкнул к группе художников-авангардистов “Звезды”, однако его не устроила их ограниченность. В 1979 году Дэн Сяопин разгромил зарождающееся политическое движение “Демократическая стена”. Вэй Цзиншэна, его лидера, приговорили к пятнадцати годам тюрьмы за разглашение государственной тайны. Ай Вэйвэй понял, что не может жить в Китае. Его подруга в это время уезжала в Филадельфию учиться, и в феврале 1981 года Ай отправился с ней.
В Нью-Йорке Ай изучал английский, поселившись в дешевой квартире в подвале рядом с Ист-севенс-стрит и Второй авеню. Выходные он тратил на галереи, блуждая по городу, как сказал брат, словно “рыба, которая роется в грязи везде, где ее найдет”. Он был опьянен энергией района Ист-Виллидж, который казался ему “вулканом с вечным дымом у вершины”. Джоан Леболд Коэн, исследовательница китайского искусства, знавшая многих китайских художников в Нью-Йорке, вспоминала визит к Аю:
Там все пропахло мочой. Он жил в квартире с одной комнатой, без мебели, только с матрасом на полу и телевизором. И был прикован к экрану… Показывали, кажется, слушания по делу “Иран-контрас”. И он был так восхищен идеей, что правительство пройдет через очищение, агонию, разрывание себя на части. Он просто не мог поверить, что это происходило на глазах у всех.
Ай брался за случайную работу – уборщик, садовник, няня, строитель, – но большую часть времени проводил в Атлантик-Сити за игрой в блек-джек. (Он стал столь частым посетителем, что впоследствии коллеги-игроки были поражены, узнав, что он еще и художник.) Он зарабатывал немного денег как уличный портретист, избегая клиентов, которые были, как и Ай, эмигрантами: они слишком упорно торговались. Вскоре Ай забросил рисование и взялся за инсталляции. Он одолжил у друга скрипку, снял струны, оторвал гриф и заменил его черенком лопаты. Друг отнюдь не пришел от этого в восторг.