Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае

Ознос Эван

Вскоре киоск занял господин Е – нервный двадцатипятилетний мужчина из провинции Фуцзянь, который выучил основы приготовления блинчиков по-пекински и пытался пробиться на рынок. (На улице было полно торговцев блинчиками.) Он не продержался и до лета. Вскоре на ларьке появилась впечатляющая вывеска: “Магазин строительных товаров “Великая мифическая птица’”. Я собрался кое-что купить там, однако оказалось, что это бордель. В нем была только одна работница. Она опасливо сидела у окна, где когда-то стояла продавщица печенья… но и бордель закрылся через две недели. К осени киоск погрузился в темноту. Непонятно, что было тому виной: финансовый кризис, неудачное место или просто мясорубка жизни хутуна.

Ночью самым людным местом на улице Цветущего хлопка становилось интернет-кафе – просторное помещение с низким

потолком, где стояли ряды чиненых компьютеров и подолгу, куря и играя, сидели молодые люди со стеклянными глазами. Я видел такие места почти во всех городах, где бывал, даже в самых отдаленных. Окна почти всегда были закрашены, как в казино. Только здесь люди не пытались угнаться за временем.

Несмотря на энергию, которую интернет давал интеллектуалам вроде Лю Сяобо, или националистический пыл, который он вдохнул в Тан Цзе и его друзей, большая часть сетевой жизни в Китае, как и в любой другой стране, касалась менее важных вещей. В апреле юю года было отмечено увеличение количества китайских пользователей, пытающихся обойти цензуру. Исследователи увидели было в этом рост политической сознательности, однако оказалось, что японская порнозвезда Сола Аои открыла аккаунт в “Твиттере” и юные китайцы, не жалея сил, пытались добраться до него. Впрочем, прославиться в китайском сегменте Интернета можно и иначе. Блогеры научились распознавать фотографии, подправленные пропагандистами. Над технологиями, которыми десятилетиями с успехом пользовался Отдел, стали потешаться. Один блогер заметил, что сюжет в новостях о новом китайском истребителе включал нарезку из “Лучшего стрелка” (Top Gun). Приглядевшись, можно было заметить Тома Круза, уничтожающего советский “МиГ”.

В Сети люди отбрасывали привычку к “белочерному” (Оруэлл) – “благонамеренной готовности назвать черное белым, если того требует партийная дисциплина”. Проверенные временем ритуалы теряли эффективность. Когда государственное ТВ показало Ху Цзиньтао, навещающего под Новый год бедную семью, живущую в выделенной государством квартире, мать семейства сказала ему: “Я благодарна за то, что партия и правительство построили великую страну”. Впрочем, в Сети вскоре выяснили, что “нуждающаяся” служит в дорожной полиции и публикует фотографии с дочкой на отдыхе в Шанхае и на острове Хайнань.

Традиционные СМИ проигрывали интернету. Блогер Жань Юньфэй назвал это “системой параллельных языков”. Соперничество “языков” возродило дух непочтительности, отсутствовавший в Китае десятилетиями. Диктаторам чужда ирония, а в Китае особенно: вскоре после революции 1949 года партия учредила комитет для оценки китайских комедии, и он заявил, что эстрадные комики должны заменить сатиру “прославлением”. Пользователи Сети в принципе не склонны к почтительности. Новый штаб Центрального телевидения – пару соединенных вверху наклоненных башен – прозвали “Большими Трусами”. Оскорбившись, партия предложила называть сооружение “Окном к знаниям”, чжичуан. Люди начали произносить это слово немного иначе – как “геморрой”.

В интернете китайские подростки бесплатно смотрели “Друзей” с субтитрами. В то же самое время разгневанный Цинь Минсинь, чиновник с государственного ТВ, объяснял журналистам, что собирался транслировать “Друзей” в Китае – но только пока не посмотрел сериал: “Я думал, сюжет сосредоточен на дружбе. Но… каждая серия так или иначе затрагивает секс”. Даже когда партия могла контролировать то, что люди смотрели, она не могла просчитать, как они отреагируют. Власти собрали для съемок в высокобюджетной драме “Основание партии” множество звезд в качестве добровольных участников. Но когда зрители стали оценивать фильм на сайте о поп-культуре “Доубань”, набралось столько отрицательных отзывов, что администраторам пришлось закрыть подсчет.

Сетевая культура представляла почти полную противоположность официальной. Власти поощряли торжественность, конформизм и таинственность. Сеть провозглашала неформальность, обновление и открытость. Через четыре года после того, как журналист Ши Тао попал в тюрьму за распространение информации о цензуре, эти указания стали почти моментально утекать в Сеть или из Отдела, или из Информационного управления Госсовета, или из других инстанций. Пропагандисты закрывали к ним доступ как можно быстрее, но информация уходила за Великий файервол, где цензоры бессильны. Зарубежный сайт China Digital Times учредил

архив “Директивы Министерства правды”. Указания часто были такими же короткими и выразительными, как твиты: государство будто переняло язык своего неприятеля. Каждое читалось как перевернутое отражение заголовка в официальной прессе: “Все сайты должны незамедлительно удалить статью ‘Многие проворовавшиеся чиновники получают отсрочку от исполнения наказания’”.

Я подписался на электронную рассылку “Директив Министерства правды”, и извещения приходили на мой телефон с жужжанием, сопровождающим эсэмэски.

Бзззз.

“Все сайты должны без промедления удалить статью ‘94 % населения Китая недовольны сосредоточением богатства в руках немногих’”.

Бзззз.

“Беспрецедентное предложение от гольф-клуба Ю Линя ‘Саншайн’: купите одну членскую карту и получите две бесплатно”.

Бзззз.

“СМИ не следует преувеличивать прибавку к жалованию в НОАК”.

Бзззз.

“Любые бланки дешево! Не дайте себя обмануть в интернете! Что бы вам ни понадобилось, звоните: 3811902313”.

В Сети звучали тысячи голосов, но одним из первых я услышал голос двадцатишестилетнего Хань Ханя из Шанхая. Его блог выглядел как дневник девочки-подростка, с синим фоном и фотографией рыжего щенка лабрадора в углу. При всем этом Хань высмеивал чванство и лицемерие официальных лиц. Если старшее поколение пользовалось эвфемизмами, то Хань прямо спрашивал, почему флаги спускают по случаю смерти политиков, а не катастроф, уносящих множество жизней: “У меня есть решение в китайском духе. Флагштоки нужно сделать вдвое выше. Это удовлетворит всех”. Он комментировал слухи о том, что высокопоставленные чиновники содержат дорогих любовниц: “Если вы потратите сто юаней на интимные услуги, это сочтут непристойным, а если миллион, это назовут изысканным”. Он высмеивал попытки властей сымитировать народную поддержку в интернете: “Если вы увидели, как толпа стоит на углу и ест дерьмо, вам вряд ли захочется протолкаться, чтобы тоже получить порцию”.

Хань не был диссидентом. Он имел неоднозначные взгляды на китайскую политику. Иногда он был самым искренним голосом Китая: “Сколько зла совершило китайское Центральное телевидение, подменяя правду ложью, манипулируя общественным мнением, оскверняя культуру, искажая факты, покрывая преступления, умалчивая о проблемах и создавая ложное ощущение гармонии?” (Эта запись, как и многие другие, была убрана цензорами, но читатели добрались до нее раньше.) Его позиция приводила к стычкам с “рассерженной молодежью”. Весной 2008 года, когда Тан Цзе обменивался с друзьями националистическими видеороликами, Хань отметил: “Почему ваша национальная гордость такая хрупкая и поверхностная? Если кто-то вас обвиняет в том, что вы злобная толпа, вы оскорбляете его, нападаете, а потом говорите: нет, мы не злобная толпа. Это как если бы вам сказали, что вы идиот, и вы бы показали собаке брата вашей подруги плакат: ‘Я не идиот!’ Вы донесете информацию, но вас продолжат считать идиотом”. Проправительственный сайт включил Ханя в список “рабов Запада” и пририсовал к снимку фото петлю. Впрочем, Хань умел быть и расчетливо-уклончивым. Когда нужно было упомянуть слово, которое не пропустили бы интернет-фильтры, Хань писал просто: “опасное слово” – и предоставлял читателям догадаться самим.

В сентябре 2008 года, вскоре после Олимпиады, Хань стал самым популярным блогером Китая. Его блог привлек более четверти миллиарда посетителей. Популярнее были только те, кто давал важную биржевую информацию. Я собирался в Шанхай и спросил Ханя, могу ли я заехать. Он предложил присоединиться к нему по дороге. Раз или два в неделю он возвращался из Шанхая в деревню, где он вырос и где жили его родители.

Мы ехали в черном микроавтобусе GMC с тонированными стеклами, который вел друг Ханя Сунь Цян. (Хань пользовался микроавтобусом потому, что боялся летать.) У Ханя (рост 172 см, вес менее 59 кг) скулы звезды корейских сериалов и темные глаза под длинной челкой. Он предпочитал серую, белую и джинсовую одежду (главная тенденция в китайской поп-культуре). Его щегольской вид бесконечно далек от облика Лю Сяобо и архетипического помятого интеллектуала. Хань позаимствовал манеры отчасти у Джека Керуака, отчасти у Джастина Тимберлейка. Он был доброжелателен и немногословен, говорил с улыбкой, несколько смягчавшей едкость его замечаний.