Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае
Шрифт:
Не все интеллектуалы одобрительно относились к словосочетанию “гармоничное общество”. Ху Цзиньтао использовал его, чтобы обозначить свое видение справедливого и стабильного общества. Критики Ху подразумевали под “гармонизацией” репрессии и стремление заткнуть рот несогласным. (О заблокированном цензорами сайте говорили, что его “гармонизировали”.) Линь вкладывал в это понятие положительный смысл, соответствовавший его убеждению в необходимости сильного государства. В 1999 году выдающийся экономист-либерал Ян Сяокай прочитал лекцию, в которой, кроме прочего, отметил, что “без политических реформ не будет справедливости, а это ведет к общественному недовольству”. Ян задавался вопросом, может ли Китай стать сильной страной без демократии. В ответ Линь напомнил, что “и
По мере того как росло влияние Линя, его жизнь стал омрачать тот факт, что и сейчас Министерство обороны Тайваня видело в нем перебежчика. После стольких лет многие на Тайване гордились успехом Линя, и ведущие политики просили военных закрыть дело, но министр обороны повторял, что если Линь ступит на тайваньскую землю, он будет арестован. Его старший брат Линь Вансун объяснял журналистам: “Не понимаю, почему его считают злодеем. Мой брат просто хотел осуществить свои амбиции”. В 2002 году, когда отец Линя умер, семья попросила пустить его на похороны, но военные отказались, объявив, что Линь “должен всю жизнь нести печать позора”. У него не было выбора, кроме как смотреть похороны из Пекина по видеосвязи. Линь устроил алтарь в своем кабинете и кланялся перед ним. В написанной им речи, которую прочитали на похоронах, были слова: “Когда умирала моя мать, я не мог быть рядом. Когда отец стал немощен, я не смог вернуться домой.
Я не мог проводить его в последний путь… Какой грех быть непочтительным сыном! Пусть небо накажет меня за это!”
Тем, кто не разделял взгляд Линя на будущее Китая, становилось все труднее. Несколько дней спустя после его речи о блестящем будущем я отправился к У Цзинляню, одному из ведущих экономистов в первое десятилетие реформ. Теперь ему было почти восемьдесят лет. У – крошечный человечек с живыми глазами, поблескивающими из-под густых седых волос – работал в крошечном офисе на окраине Пекина. Формально оставаясь советником министерства, он был недоволен положением вещей: “Серьезнейшая проблема современного Китая – коррупция. Из-за нее велик разрыв между бедными и богатыми. Отчего коррупция? Оттого, что власть продолжает контролировать слишком много ресурсов”.
В многочисленных статьях и книгах У указывал на клановый капитализм и разрыв между богатыми и бедными как на симптомы того, что китайская экономическая модель достигла предела возможного и что теперь правительству следует допустить большую политическую открытость. В последние годы он начал даже доказывать, что Китаю следует перенять западную демократию, и националисты обвинили его в отступничестве. В какой-то момент спор перешел на личности: “Жэньминь жибао” опубликовала сплетню, будто У подозревают в шпионаже в пользу США. Министерство выступило в защиту У, и разговоры прекратились, однако масштаб травли показал, что критика задела влиятельных людей с доступом к “Жэньминь жибао”.
Я спросил У, уладилась ли ситуация. Он вздохнул. “Около месяца назад в интернете появилась статья о том, что некто ударил меня кирпичом по голове, но я выжил”, – сказал У. Ничего подобного не было, однако статья “подсказывает людям, что можно применять насилие”. Она была подписана “Китайской ассоциацией по истреблению предателей”. У не знал, кто стоит за попытками его демонизировать. Радикальные националисты? Близкие к правительству люди, опасающиеся реформ?
Ставки в игре выросли настолько, что даже отвлеченные экономические дебаты приобретали характер яростного противостояния. У недавно высказался за то, чтобы Китай позволил своей валюте вырасти в цене. “Один из комментаторов сообщил, где я живу и что здесь слабая охрана, – неуверенно рассмеялся
Экономику обсуждали все шире, и слова приобретали политический смысл. Линь Ифу видел в экономическом подъеме “китайское чудо”. Либерал Лю Сяобо написал, что видит “‘чудо’ системной коррупции, ‘чудо’ несправедливого общества, ‘чудо’ морального разложения и ‘чудо’ промотанного будущего”:
Это рай для баронов-разбойников… Лишь с помощью денег партия может контролировать крупные города, поглощать элиты, удовлетворять желание многих стать в одночасье богатыми, подавлять любую оппозицию. Лишь с помощью денег партия может обделывать свои делишки с Западом. Лишь с помощью денег она может откупиться от государств-изгоев и приобрести дипломатическую поддержку.
Пятидесятиоднолетний Лю Сяобо был костлявым как борзая, с короткими волосами, сходящимися на лбу клинышком. Он был заядлым курильщиком. Лю вырос в Маньчжурии. Когда ему было одиннадцать, началась Культурная революция и его школу закрыли (он называл это “временным избавлением”). Так Лю приобрел привычку мыслить нестандартно. Он защитил диссертацию по литературе в Пекинском педагогическом университете, но не проявил должного раболепия. Лю считал, что китайские писатели “не могут по-настоящему творить, потому что даже их жизни им не принадлежат”. К западным синологам он был не менее строг. Лю заявил однажды, что “98 % их – бездари”. Он не желал никого оскорбить, но и молчать тоже не хотел. “Возможно, у меня такой характер, что я рушу все стены на пути, даже если в конце концов разобью о них голову”, – написал Лю ученому Жереми Бармэ.
Лю – автор семидесяти книг, сотни стихотворений, статей и эссе. Большинство его работ было откровенно политическими, и за это пришлось заплатить: к весне 2008 года он трижды сидел в тюрьме – в первый раз по обвинению в “контрреволюционной пропаганде и подстрекательстве” за свою роль в манифестациях на площади Тянь-аньмэнь. Он отверг обвинения, но принял клеймо “бандита”, сказав, что это “знак почета” и одна из немногих вещей, которую он возьмет с собой за решетку. В стихотворении, написанном в тюрьме, Лю говорил: “Кроме лжи, у меня ничего нет”.
Шли годы, и Лю Сяобо перестал различать тюрьмы, изоляторы и трудовые лагеря. “В тюрьме меня держали в маленьком загоне со стенами, – рассказал он мне по телефону (он находился тогда под домашним арестом). – После выхода из тюрьмы меня держат в большом загоне без стен”. В 1996 году, находясь в трудовом лагере по обвинению в “нарушении общественного порядка”, Лю женился на своей давней знакомой, художнице Лю С я. Администрация дважды решила удостовериться, понимает ли невеста, что делает. “Да! – ответила она. – Это “враг государства’! Я хочу выйти за него!”
В 1999 году Лю после трех лет отсутствия вернулся домой – и нашел там компьютер. “Друг отдал его моей жене, – вспоминал Лю, – и она училась печатать и выходить в Сеть. Она показала, как им пользоваться, и почти все друзья, навестившие нас в следующие несколько дней, убеждали меня освоить компьютер. Я несколько раз попытался, но составлять предложения, сидя перед машиной, казалось мне неправильным. Так что я продолжил писать авторучкой”.
Только когда Лю поддался на уговоры и написал свое первое электронное письмо, он увидел открывающиеся возможности: “Уже через несколько часов я читал ответ от редактора. Удивительная сила интернета заворожила меня”. Жена Лю не получила обратно свой компьютер. Лю помнил ритуалы диссидентов “эпохи велосипеда и телефона”, когда интеллектуалы вынуждены были дожидаться похорон или юбилеев, чтобы встретиться, не возбуждая подозрения. Интернет преодолел диалекты, классовые и географические различия настолько, что редакторы первого китайского сетевого журналаTunnel в 1997 году отметили: “Тираны могут затыкать глаза и уши, управлять мыслями, потому что они монополизировали технологию распространения информации. Компьютерные сети изменили это положение вещей”.