Век стали и пара
Шрифт:
Двести метров от тюремного паромобиля — не босоногого же бродягу к лобному месту ведут, все должно быть респектабельно — до выстроенного посреди площади эшафота показались настоящей вечностью. Волосы и одежда быстро начали промокать, а неловкая попытка закованными в кандалы руками смахнуть потекшую по лицу влагу была пресечена резким толчком в спину. Виктор сделал несколько неловких шагов, но сумел сохранить равновесие.
Долго ли, коротко ли, но путь позора от тюремного паромобиля закончился, и Виктор вступил на первую ступеньку эшафота. Вторая, третья… Ноги с трудом поднимали тело — оно, казалось, ныло каждым тщательно отбитым в процессе «дознания»
Одиннадцать… Наверху его опять подхватили сильные руки коротким тычком бросили на колени. Виктор должен был познать всю глубину унижения прежде чем процедура придет к своему логичному завершению, каким бы оно не было.
Пристав меж тем принялся хорошо поставленным голосом перекрикивая шум собравшейся на площади толпы зачитывать обвинительный приговор. Виктору обещали помилование в случае если признает вину и откажется от своих родителей. Он на такие условия не согласился и теперь ожидал наступления прямых последствий своего упрямства. В королевскую милость он верил мало, поэтому расценивал свои шансы расстаться с головою как 9 из 10.
— За злоумышление участие в заговоре против покойного короля Максима VIII, покушение на жизнь монарха… — пристав продолжал перечислять мнимые и реальные «злодейства» осужденного, среди которых Виктор неожиданно для себя обнаружил еще и покушение на старого короля.
— «Правильно, если уж врать, то побольше, не стесняясь, чем больше и очевиднее ложь, тем быстрее в нее поверят», — мысленно усмехнулся стоящий на коленях мужчина. Он был последим человеком в стране, которому был резон убивать старого короля, который, если говорить честно, и правда скончался подозрительно быстро. Меньше чем за неделю крепкий шестидесятипятилетний старик, не болевший ничем и никогда, поражавший придворных шлюх способностью затрахать до полного изнеможения девку даже на сорок лет младше, и умудряющийся держать традиционно вороватых министров в ежовых рукавицах, сгорел как свечка. Врачи даже не успели понять отчего, естественно в высшем свете пошли шепотки.
— Милости! Милости! — Перекрикивая пристава и притихшую было толпу закричал кто-то с дальнего конца площади как бы намекая, на то, что далеко не все собравшиеся желают сегодня видеть Викторовой крови. — Милости! Милости!
Последние несколько выкриков уже потонули в негодующем гуле толпы. Люди пришлю сюда в такой отвратительный день за развлечением и желали насладиться им до конца.
— … за все вышеперечисленные злодеяния, а также вследствие всяческого отсутствия раскаяния и осознания своей вины перед королем и государством приговаривается… К четвертованию!
Толпа внизу завизжала от восторга в предвкушении невиданного ранее зрелища.
Виктор же в свою очередь дернулся будто от удара плетью. К тому, что ему отрубят голову он был уже в общем-то морально готов, но четвертование… Его же, черт побери, уже лет восемьдесят на практике не применяли, заменяя на другие виды казни. Кто вообще мог подумать, что эта сволочь в короне окажется настолько мстительной, что пойдет на нарушение сложившихся в последние десятилетия традиций!? Это же сущее варварство?
Тем временем оглушенного приговором Виктора, все еще ждущего слов о замене мучительной казни чем-то более приятным подхватили сильные руки стоящих по обе стороны помощников палача, споро сняли с него все также отвратительно звенящие кандалы, и переведя в горизонтальное положение начали привязывать распластанное на деревянном щите тело. Сомнений в серьезности происходящего не оставалось практически ни капли.
— Нет! Что вы делаете? Какого х… — попытался было дернуться приговоренный, но палачи были к этому готовы и держали крепко, а короткий тычок в солнечное сплетение быстро выбил дух из измученного тела, разлившись болевой волной по отбитым ранее потрохам.
Виктор попытался закрыть глаза, в которые сверху попадала падающая из нависших над городом свинцовых туч вода. Хотелось проснуться, казалось еще секунда, одно усилие, и он проснется в своей домашней кровати как ни в чем не бывало. Но нет, чуда не происходило, сколько бы он не дергался и не пытался вырваться из этой реальности, обстановка вокруг него и не думала меняться.
От падающих с неба дождевых капель лежащий на спине мужчина практически ничего не видел. Только размытые силуэты нависающих над ним палачей. Вот один из них подхватил в руки здоровенный устрашающего вида топор — толпа на площади зашумела в предвкушении перехода действа непосредственно к самому интересному, — обошел распятое тело и встал с левой стороны. Последнего слова перед началом действа Виктору, что характерно, произнести никто не предложил. Конечно, он же «политический», практически личный враг государства. Было бы странно давать такому возможность высказаться.
Палач с топором некоторое время попереминался с ноги на ногу — вряд ли неизвестный Виктору мужчина был в восторге от своей роли, участие в варварской казни, которой не место в любом просвещенном обществе не украсит ни чье резюме — потом перехватил орудие труда, размахнулся и с хеканием рубанул по левой руке казнимого.
Будто бы в замедленной сьемке Виктор наблюдал за движением лезвия топора, обрамленного падающими дождевыми каплями и лишь в последний момент, успел зажмуриться.
Зажмурился и проснулся…
Проснулся обнаружив себя сидящим на кровати, полностью мокрым от пота и с бешено бьющимся сердцем, которое казалось пытается выскочить из груди.
— Ты опять? — Сквозь сон пробормотала лежащая рядом Мария и, перевернувшись на другой бок вновь засопела, демонстрируя завидную способность спать в любой обстановке.
— Спи, — непонятно зачем ответил Виктор, хотя собеседница вряд ли могла его услышать, машинально поправил одеяло укрыв девушку и сел, свесив ноги вниз. По опыту таких вот ночных представлений он знал, что быстро уснуть у него уже не получится.
Виктор встал и стараясь не шуметь вышел из спальни. Зашел на кухню включил свет, прикрыв дверь, чтобы не помешать Марии досыпать остаток ночи, достал пачку папирос, чиркнул спичкой, закурил.
Почему-то каждый раз, в этом сне идет дождь. На самом деле тогда стояла отличная летняя погода и не было даже намека на тучи. Такие вот странные выверты подсознания, окрашивающие воспоминания о самом худшем дне в жизни в соответствующий им по духу серый цвет. Наверное, какой-нибудь патентованный мозгоправ мог бы сформулировать лучше, но до того, чтобы обращаться за помощью к доктору Виктор еще не дошел. Он предпочитал справляться со своими внутренними демонами самостоятельно. Взгляд непроизвольно сполз на то место, где когда-то была его левая рука. Вместо нее последние полтора десятка лет болтался обрубок до середины плеча. Можно сказать, палачу спасибо, что сохранил ему — вряд ли в тот момент он конечно об этом думал — плечевой сустав, на который теперь можно было навесить протез. Не родная рука, конечно, но гораздо лучше, чем ничего.