Век
Шрифт:
— Витторио!
Спустя несколько мгновений она пробралась к нему сквозь толпу и бросилась обнимать.
— Добро пожаловать в Америку! — сияя, воскликнула она по-итальянски и снова обняла мальчика.
В перерыве между объятиями Витторио, ошеломленный бурным проявлением чувств этой едва знакомой женщины, сказал:
— Синьора очень добра...
— Нет, никаких благодарностей! Я так хотела, чтобы ты приехал. Путешествие прошло хорошо?
— О да, синьора. Корабль очень красивый.
— А что княгиня? Все ли у нее в порядке?
— Да, и она шлет вам привет. У меня в чемодане письмо для вас...
— Хорошо, но сначала давай сядем
Не прекращая возбужденной болтовни, она взяла его за руку и повела через толпу на улицу к красивой лакированной двухместной коляске, запряженной парой гнедых лошадей. Кучер придержал дверцу, и Элис с Витторио уселись. Несколько мгновений спустя они уже ехали на север по переполненному транспортом Бродвею. Тысячи телеграфных столбов, увешанных проводами (на некоторых столбах было до дюжины перекладин), местами почти заслоняли жаркое солнце. Железные колеса повозок и фургонов для доставки товаров грохотали по булыжной мостовой, заглушая неистовые крики возчиков, посылавших друг другу проклятия в этом беспорядочном транспортном потоке. На тротуарах то и дело попадались биржевые маклеры в котелках, пробиравшиеся сквозь толпу молоденьких посыльных, которые спешили миновать этот деловой район, чтобы поскорее доставить послания. Другие мальчишки, оборванные и грязные, продавали многочисленные городские газеты: утреннюю «Таймс», «Геральд», «Сан», «Уорд», «Трибюн»; дневные выпуски «Экспресс», «Пост», «Бруклин игл», «Штаатс цайтунг». Весь этот шум и суматоха подействовали на Витторио возбуждающе, он вспомнил, как вяло по сравнению с Нью-Йорком выглядели Париж и Рим.
— Посмотри, вон Вестерн-юнион-билдинг, — воскликнула Элис, взяв на себя обязанность гида маленького сицилийца, хотя он почти не слушал ее объяснений, а затем указала на красивое здание с куполом — церковь Святой Троицы: — Видишь на верхушке купола флагшток и на нем красный шар?
— Да.
— Каждый день, ровно в полдень, этот шар спускают к основанию флагштока, и люди таким образом получают возможность сверить часы. Ловко придумано?
Витторио согласился, что придумано очень ловко. Медленно продвигаясь сквозь густой поток транспорта в верхнюю часть города, они провели в пути уже двадцать минут, когда Витторио повернулся к Элис и спросил:
— Куда мы едем, синьора?
Хотя выражение красивого улыбающегося лица Элис не изменилось, мальчик почувствовал, как она напряглась.
— Мы едем в банк к моему мужу, Витторио. Он очень хотел увидеть тебя сразу после приезда.
Витторио бросил на свою благодетельницу изучающий взгляд.
— А синьор Декстер... — начал он и замялся, — не возражал против моего приезда в Америку?
Элис поразилась его проницательности. Как он догадался, что Огастес пришел в ярость, когда она обратилась к нему со своим fait accompli[13] в прошлом месяце? После этого, к еще большему беспокойству жены, Огастес полностью прекратил разговоры о Витторио. Элис находила его молчание зловещим. Как ни пыталась она обсудить с ним судьбу мальчика, муж отказывался говорить, отвечая только, что прежде, чем принять решение, он хочет увидеть Витторио. Теперь встреча, которой Элис так боялась, должна была вот-вот произойти. Элис не хотелось пугать Витторио, она чувствовала, что его нужно обогреть, потому что Огастес вряд ли окажет юному сицилийцу теплый прием.
— Сказать по правде, Витторио, мой муж был против твоего приезда. Я сама все устроила... купила тебе билет на свои деньги. Но я уверена, что как только он тебя увидит, то полюбит так же,
Витторио обдумывал слова Элис, не отрывая взгляда от ее лица. Потом спросил:
— А вы меня любите, синьора?
Поддавшись внезапному порыву, не обращая внимания на толпу вокруг, она обняла мальчика и прижала к груди.
— Очень, — прошептала она. — Ты станешь моим сыном независимо от того, что скажет Огастес.
Через мгновение викторианское представление о благопристойности заставило Элис выпустить мальчика из объятий. Витторио впервые осознал, что нужен американской синьоре.
Несколько минут спустя коляска остановилась у «Декстер-банка» на Пайн-стрит, 25, и швейцар в цилиндре открыл дверь перед миссис Декстер и ее юным питомцем. Элис повела мальчика в банк. Миновав главный операционный зал с мраморным полом, причудливыми колоннами из того же материала, потолком темного дерева, который украшали кессоны, и изысканными коваными решетками, защищавшими кассы, Элис и Витторио прошли к кабинетам членов правления. Мистер Гримзби, личный секретарь Огастеса, пропустил их в обшитый деревянными панелями кабинет президента. Огастес поднялся из-за тяжелого резного стола, над которым висел его собственный большой портрет в золотой раме. Витторио взглянул на этого внушительного человека с густыми бакенбардами и холодными глазами.
— Огастес, это Витторио, — сказала Элис и по-итальянски пояснила: — Это мой муж.
Сохраняя бесстрастное выражение лица, Огастес довольно долго рассматривал сицилийца. Ответный взгляд Витторио был так же бесстрастен. Затем Огастес жестом указал на два стула и сказал жене: — Переводи мои слова, пожалуйста.
— Разумеется.
Они сели, сел и Огастес. После долгой паузы, банкир снова заговорил:
— Скажи ему, что его привезли сюда против моего желания.
— Я уже сказала. Думаю, ты мог бы, сделав над собой усилие, проявить больше гостеприимства.
— Это ни к чему, Элис. Я хочу, чтобы мальчик не питал иллюзий относительно своего положения в нашем доме.
— Но он же только что сошел с корабля...
— Ты сделаешь то, что я говорю! — прогремел Огастес.
Элис сдалась.
— Скажи ему, — продолжал банкир, — что, хотя ты привезла его без моего ведома, раз уж он здесь, я чувствую за него ответственность. Нечего и говорить, что я о ней не просил, но и не собираюсь от нее отказываться.
Элис перевела. Витторио слушал молча, не сводя с Огастеса глаз.
— Скажи ему, — опять заговорил Декстер, — что я дам ему образование, еду и кров.
Элис перевела.
— Однако об усыновлении не может быть и речи.
— Огастес!
— Скажи ему!
— Нет! Ведь все задумывалось ради того, чтобы он стал нашим сыном.
— Я говорил тебе, что не хочу иметь наследником итальянца! — произнес Огастес ядовито. — Если ты не можешь иметь детей, значит, это наш крест. Но второй сорт не по мне!
— Ты не знаешь его! Как ты можешь так о нем думать!
— Скажи ему.
— Нет!
— Элис, или ты делаешь, как я говорю, или, клянусь Богом, я вышвырну этого итальяшку на улицу!
Она на мгновение закрыла глаза, пытаясь успокоиться. Потом сказала по-итальянски:
— Мой муж говорит, что некоторое время мы не сможем тебя усыновить, но потом все устроится...
— Ты точно переводишь мои слова?
— Да, Огастес.
— Скажи ему, он может жить с нами, но ни при каких условиях не должен считать себя нам ровней.
— Огастес, это чудовищно!