Века перемен. События, люди, явления: какому столетию досталось больше всего?

Мортимер Ян

Поразительно, сколь многие истории и фразы этого периода до сих пор сохранились в нашей культуре. Самая знаменитая фраза – это, скорее всего, вопрос Генриха II: «Неужели никто не избавит меня от этого мятежного попа?» Тот уже был сыт по горло своим канцлером Томасом Бекетом, архиепископом Кентерберийским. Не менее крылатой стала фраза, обращенная магистром тамплиеров к магистру госпитальеров у родников Крессона в 1187 г., когда последний сказал, что вести в атаку 600 рыцарей против 14-тысячного войска Саладина – глупость: «Вы слишком любите свою белокурую голову, которую так хотели бы сохранить». И кто может забыть браваду Вильгельма Льва, короля Шотландии, который бросился в совершенно безнадежную атаку на англичан в битве при Алнике, крича: «Теперь посмотрим, кто из нас хорошие рыцари». Учитывая все это кровопролитие, вы сразу поймете, почему летописец XII в. Роджер Ховеденский писал, что «не готов к битве тот мужчина, который никогда не видел, как льется его кровь, не слышал, как хрустят его зубы от удара врага, не чувствовал на себе полного веса противника» [12] .

12

Maurice Keen, Chivalry (1984), p. 88.

Эти

персонажи и истории дают нам представление об эпохе: кровопролитная, смелая, самоуверенная, своенравная, страстная. Тем не менее все они очень мало связаны с самыми значительными переменами, случившимися в тот период. Самое большое влияние на XII в. оказали скромные крестьяне, юристы и ученые. Вы, конечно, можете сказать, что крестовые походы привели к контакту Запада и Востока и культурному обогащению Запада. В определенной степени это верно, но отношения Запада и Востока были куда более продуктивны в городах, где ученые-христиане могли более-менее мирно работать над арабскими и греческими манускриптами. И, хотя государства крестоносцев Антиохии, Эдессы, Триполи и Иерусалима были лидерами в строительстве замков и оказали немалое влияние на Европу, они мало изменили базовую функцию замка как таковую – помогать гарнизону выдерживать осаду. Более глубокие изменения в обществе нужно искать в других местах.

Рост населения

Примерно с 1050 г. в Европе начался значительный экономический рост. Огромные леса и пустоши расчищались, болота осушались, так что пахотной земли стало заметно больше. Если бы мы могли посмотреть на континент с высоты птичьего полета, то увидели бы, что в Европе, ранее преимущественно покрытой лесами, стали преобладать поля. Расчистки стали результатом значительного роста населения, причины которого до сих пор обсуждают историки. Одна из возможных – изобретение сбруи, что позволило пахать на лошадях. В отличие от волов, которые могут тянуть огромный вес даже в обычном ярме, лошади в таких условиях работают значительно хуже: крепления колют им шею и перекрывают артериальное кровообращение. Так что требовалась куда более сложная упряжь, чтобы использовать для пахоты лошадей. Эта технология, известная в Древнем мире, но потом утерянная, была заново открыта в XII в. Впрочем, распространялась она довольно медленно: даже в XV в. в Англии волы все еще составляли около двух третей всех тягловых животных [13] . Тем не менее использование и лошадей, и волов хотя бы в некоторых местностях, несомненно, расширило возможности для расчистки и возделывания земли.

13

John Langdon, Horse, Oxen and Technological Innovation (Cambridge, 1986), p. 98.

Более важная причина роста населения – так называемый Средневековый климатический оптимум. Средняя температура в X и XI вв. росла очень медленно и к началу XII была всего на градус выше, чем до 900 г. Разница кажется не очень большой – изменение температуры на один градус мы едва замечаем. Но вот рост ежегодной средней температуры на один градус – это очень значительное изменение. Как указал историк Джеффри Паркер, в областях с умеренным климатом «падение средней весенней температуры на 0,5 °C продлевает риск последних заморозков на десять дней, а падение средней осенней на те же полградуса – продлевает риск первых заморозков на десять дней. И того и другого достаточно, чтобы убить весь урожай» [14] . Из этого следует, что повышение температуры всего на 0,5 °C приводит к обратному эффекту. Более того, опасность меняется в зависимости от высоты над уровнем моря. По словам Паркера, падение температуры на 0,5 °C вдвое повышает риск гибели урожая в низинах и вшестеро – риск гибели двух последовательных урожаев, а вот риск гибели нескольких последовательных урожаев на высоте 300 м над уровнем моря увеличивается в тысячу раз. Соответственно, разница температур на 0,5 °C для многих людей является разницей между жизнью и смертью. Меньше суровых зимних дней – меньше урожая погибнет от холода. Больше теплых летних дней – меньше вероятность, что урожай погибнет, а со временем урожайность даже вырастет. Соответственно, в среднем у людей стало больше еды, и умирало меньше детей.

14

Geoffrey Parker, The Global Crisis: War, Climate Change and Catastrophe in the Seventeenth Century (2013), p. 17.

Небольшое снижение детской смертности на первый взгляд не кажется событием настолько значительным, чтобы считать его одной из величайших перемен, когда-либо случившихся в истории Запада. Но если это явление экстраполировать на всю Европу и на целых два с половиной века Средневекового климатического оптимума, то его важность сразу становится очевидной. Выжившие дети заводили семьи, многие их дети тоже выживали; они, в свою очередь, расчищали больше земли и собирали достаточно богатые урожаи, чтобы прокормить еще большее население в следующем поколении. Без избытков зерна не было бы никакой культурной экспансии. Не было бы «лишних» работников, которых можно было отправить на постройку монастырей, замков и соборов,

а ученым пришлось бы работать в полях, а не читать книги. Несколько исходных дополнительных жизней оказали экспоненциальный эффект – просто потому, что в Европе плодородных почв было в изобилии. Они нуждались лишь в людях, которые будут их возделывать.

Расчистка земель начиналась одним из двух способов: либо индивидуально, по инициативе отдельного крестьянина, либо коллективно, по приказу поместного бейлифа. В индивидуальных случаях мужчина, имевший надел в пять-шесть акров (2–2,5 га), понимал, что не сможет прокормить растущую семью, имея так мало земли. Даже в урожайный год у него не будет излишка, который можно продать на рынке или отложить на случай будущих неурожаев. Обозначив один-два акра заросшей или лесной земли неподалеку, он просил поместного бейлифа вырубить деревья и кусты и засадить землю культурными растениями, после чего получал ее в собственность в обмен на увеличение барщины. Подобное развитие событий устраивало всех: крестьянин получал больше земли для обработки и мог лучше обеспечивать семью, а поместный бейлиф и феодал-помещик радовались дополнительной барщине. Когда вырастали сыновья крестьянина, они помогали расчистить еще четыре-пять акров. И так далее.

Коллективные расчистки обычно были связаны с крупномасштабными проектами по осушению болот и ирригации. Бейлиф в определенные дни отправлял арендаторов поместной земли рыть канавы и строить плотины. По завершении работы новую землю распределяли либо среди старых, либо среди новых арендаторов. В некоторых поместьях, принадлежавших монашеским орденам, землю расчищали даже сами монахи, трудясь в настоящем духе Устава святого Бенедикта. Тысячи акров европейских лесов и болот были срублены и осушены одними только цистерцианцами в течение XII в.

Масштабы этих расчисток очень трудно измерить. Грамотных людей все еще было настолько мало, что феодалы и их писари не занимались даже регулярной записью границ поместья, не говоря уже о том, чтобы обозначать конкретные границы территории отдельных арендаторов. Несколько поместных хартий, в которых разрешается расчистка земли под обработку («assarting»), сохранились, но эти индивидуальные разрешения вряд ли дадут нам представление о подлинных масштабах процесса. Так что лучшей меркой для нас останется рост населения как таковой. Но даже его рассчитать довольно сложно. Самые полные имеющиеся у нас цифры относятся к Англии, благодаря уникальной сохранившейся «Книге Судного дня» (1086), единственной полной переписи населения и богатств государства в XI в. По оценкам, основанным на данных «Книги Судного дня», население Англии составляло около 1,7 миллиона человек. Отчеты о сборе подушного налога в 1377 г. показывают, что население к тому времени выросло до 2,5 миллиона, а до голода 1315–1322 гг. и «Черной смерти» 1348–1349 гг., скорее всего, было намного выше. Из этих и других обрывочных данных можно предположить, что население Англии выросло с 1,8 миллиона человек в 1100 г. почти до 3,4 миллиона в 1200. Из этого можно сделать вывод, что английские пахотные земли в 1200 г. были почти вдвое продуктивнее, чем в начале века. Единственное возможное объяснение подобного роста населения – огромные территории королевства впервые пустили под плуг. Больше земли – больше пищи, соответственно, больше людей чувствуют себя достаточно уверенно, чтобы вступить в брак, а их дети лучше питаются. Каждое поколение, в свою очередь, возделывало все больше земли, и население росло дальше.

Как шли дела у остальной Европы в XII в., историки приводили весьма контрастные цифры. По недавним оценкам Паоло Маланимы, в XII в. население Европы в целом выросло на 38 процентов. Однако если взять три страны с наиболее хорошо сохранившимися документами – Англию, Францию и Италию – и составить модель для всей Европы, опираясь на их данные по населению, то, зная, что в 1500 г. население Европы составляло около 84 миллионов человек (эта цифра никем не оспаривается), то путем обратной проекции мы получим совсем другую картину для XII и XIII вв.: у нас получится, что население Европы выросло, соответственно, на 49 и 48 процентов и к 1300 г. превысило 100 миллионов. Впрочем, каковы бы ни были точные цифры, не стоит сомневаться, что в период с 1050 по 1250 г. была расчищена большая часть земли, обеспечившей подобный рост. Обычно двенадцатое столетие представляется веком одетых в кольчуги крестоносцев, разбивающих вражеские шлемы могучими ударами палиц, но настоящим двигателем социальных изменений в XII в. стали поместья этих крестоносцев с безымянными трудолюбивыми крестьянами, от которых остались только расчищенные, вспаханные и возделанные поля.

Расширение сети монастырей

Сам факт того, что папа Евгений III обратился к Бернарду Клервоскому, чтобы тот прочитал проповедь о Втором крестовом походе, намекает нам на еще одно важное изменение, произошедшее в XII в. Бернард был монахом и, соответственно, должен был отрешиться от мира и посвятить жизнь созерцанию. Однако здесь мы видим, что он активно путешествует, встречается с королями и проповедует перед огромными толпами. Более того, куда бы он ни ехал, репутация опережала его. Когда на выборах папы в 1130 г. возникли разногласия, Бернарда спросили, какого кандидата поддерживает он. Он выбрал Иннокентия II, а потом несколько лет разъезжал по Европе, пытаясь убедить правителей, поддерживавших другого кандидата, изменить свое решение. В 1145 г. Евгению III удалось стать папой в основном потому, что он дружил с Бернардом. Кроме всего прочего, влияние и популярность Бернарда очень помогли его религиозному ордену. Люди тысячами вступали в орден цистерцианцев, основанный в 1098 г., и монахи которого поклялись вести аскетичную жизнь, строго подчиняясь Уставу святого Бенедикта. К 1152 г. у ордена было более 330 монастырей, рассеянных по Европе, а во второй половине века он добрался до Восточной Европы, Шотландии и Ирландии. К концу столетия у ордена было еще и несколько десятков женских монастырей.