Веления рока
Шрифт:
– Так у тебя ж денег нет.
– Все у нас есть! И деньги есть, и мужья есть! – сказала она как бы сама себе.
– Хочешь, я тебе бесплатно продам?
– Ну уж нет. Купить меня хочешь? А ты парень не промах, наверное, не первой мне предлагаешь?
– Нет, тебе первой, ты такая девчонка, нормальная. Я честно говорю. Ты знаешь, я сегодня уголь загрузил плохой, пополам с отсевом. Давай, лучше завтра привезу орешник, без единой пылинки, покажи только куда выгрузить.
Он взял ее за руку и потянул к дому. Настя покорно пошагала за ним, ощущая тепло его крепкой ладони. – «Что
– Куда ты меня ведешь?
– Покажи точное место.
– Вот здесь, – освободив все-таки руку, показала она на лужайку возле сарая с просевшей, похожей на двугорбого вер– блюда крышей.
– Чего это у вас сарай такой горбатый, – усмехнулся Кучерявый.
– Я и сама горбатая. Не заметил?
– Сейчас проверим, – он неожиданно обнял ее.
– Что ты делаешь? – почти крикнула Настя, и надавила обеими руками на его грудь. Оттолкнувшись, она одернула юбку и опустила руки.– Совсем сдурел!
– Чего ты губы надула, скажи лучше, как тебя зовут?
– Этого тебе знать не положено.
– Я вечером приеду к тебе. Можно?
– Не вздумай, муж дома будет. Он у меня злой.
– А если его не будет?
– А если ты не приедешь?
– А если ты о соседке соскучишься и к ней в гости пойдешь?
– Мою соседку Митькой зовут, замерзнешь, пока дождешься.
– Это же, елки зеленые, катастрофа; лучше от любви умереть, чем замерзнуть, – сказал он и спросил: – Ну и как мне быть, по-твоему?
– Просто не знаю, что тебе и сказать, – засмеялась Настя.
Возникла пауза. Кучерявый озадаченно провел рукой по
своей шевелюре. Настя, склонив голову немного набок, не могла оторвать глаз от его лица. Этот взгляд выдавал ее чувства. Она кокетливо покачивалась и казалась такой легкой, что достаточно одного дуновения ветерка, чтобы поднять ее на воздух. На ее щеках еще сохранился теплый след смущения, а темные глаза таинственно светились. Парень смотрел на ее губы с еле заметной улыбкой; они были нежные, чувственные и свежие; словно цветы наполненные нектаром.
– Я все равно приеду, вот увидишь, – настойчиво произнес он.
Насте было легко и радостно разговаривать с незнакомым парнем и расставаться с ним не хотелось. «Вот сейчас он уедет, и все, – подумала она. – Останусь одна, и будет мне скучно и грустно». И тут же при мысли, что он и в самом деле может приехать вечером, ужаснулась. Она понимала, что малейшая уступка, допущенная сейчас, повлечет за собой немыслимые осложнения в ее жизни. Ей надо бы решительно и жестко запретить ему об этом даже думать, но сделать этого она не могла, потому, что хотела оставить ему надежду, потому, что хотела видеть его. В самом деле, не могла же она сказать ему: приезжай, но только как-нибудь так, тайком, незаметно для мужа. Хотя такое желание возникло. Уже повернувшись к дому, она спросила:
– Ты сможешь привезти уголь с утра? Мне после обеда обязательно надо быть на работе.
Вместо ответа Кучерявый продолжал настаивать:
– Погоди одну минуту, не уходи, скажи, как тебя зовут.
– Чего ради? Зачем я должна такие большие секреты доверять незнакомому человеку. Так ты сможешь подъехать с утра?
– Конечно! И сегодня вечером – тоже.
– Ни к чему все это, – грустно улыбнулась она. На прощанье ей захотелось сказать что-то теплое, нежное и она протянула ему свою руку.
– Пока.
Сделав шаг навстречу, он взял ее маленькую ладонь и сказал повелительным тоном:
– Ты мне верность хранить обещай. – Улыбнулся, нырнул в кабину и помахал рукой.
Настя пошла к дому, он проводил ее взглядом. Короткая юбка едва прикрывала красивые загорелые ноги, узкий пояс подчеркивал гибкость талии, из-под гладких прямых волос были видны худые плечики.
х х х
Вечером Настя сообщила Семену главную новость дня, что ей сегодня повезло отловить «камазиста», что он обещал завтра утром привезти им уголь. А Семен ничего не ответил – лишь с видом уставшего хозяина дома небрежно кивнул и направился в сарай для угля. Очистив сарай от ненужного хлама, проверил свиней, походил по огороду, потом поужинал и развалился на диване, уставив глаза в телевизор.
Настя убрала со стола, притерла пол, осталось только выплеснуть грязную воду. Она взяла ведро, вышла во двор… И сердце ее защемило. Ночь была светлая – луна, застряв между неподвижных серебристых облаков, немилосердно сияла. Насте захотелось полюбоваться на нее. Запрокинув голову, она долго стояла у крыльца и созерцала высокий свод звездного неба, наполненный чудесными видениями таинственных теней. Словно оцепенев от божественного явления, она погрузилась в раздумье, а на приоткрытых губах ее возникла печальная улыбка. И так одиноко стало в тишине осенней ночи. Из состояния мечтательности ее вывели чьи-то шаги. Опустив затуманенный взгляд, она сквозь дерева увидела идущего по дороге мужчину.
В эту минуту девушка окончательно утратила спокойствие. Полная рассеянности и грусти вернулась она с улицы. Звякнула в кухне пустым ведром, мягкими шагами прошла в зал и, подвинув пахнувшие потом ноги Семена, присела рядом с ним. На экране телевизора два диктора мужского и женского пола, сменяя друг друга, вдохновенно вещали о героических подвигах трудовых коллективов и всего советского народа. Настя время от времени тайком вздыхала. Она была готова к этому, но все равно вздрогнула, когда на стенах и потолке зависли, перемежаясь с тенями, и расползлись по углам комнаты блики автомобильных фар. Послышались, а затем резко умолкли гул и лязганье грузовика, не оставляя сомнения в том, что он остановился напротив их дома. Настя покосилась на Семена. Он рефлекторно отвел взгляд на окна и вместе с дикторами про– должил услаждаться успехами горняков Донбасса.
Настя затаила дыхание, каждую секунду ожидая стука в окно или дверь. Она пыталась представить, что за этим последует, и не могла. Наверное, ее мучительное ожидание выразилось в дыхании или бесконтрольных движениях рук, потому что Семен оторвался от экрана и внимательно посмотрел на нее. Насте хотелось спрятаться, убежать, закрыться с головой. Одновременно другое чувство металось в ее груди. От этого чувства всем ее существом овладевало жгучее волнение, от которого разрывалось сердце, и все тело охватывал робкий трепет. Щеки ее запылали.