Веления рока
Шрифт:
Дыба вскинул голову – на высоком крыльце стоял толстяк, поглаживая руками свой живот. Его добродушное разрумянив– шееся лицо свидетельствовало о том, что он только что сытно позавтракал. На левой щеке толстяка, под самым глазом белел свеженький пластырь. Жора, таким было имя у толстяка, работал сторожем на ферме. Поутру, возвращаясь с дежурства, он повстречался с Митькой Дятловым, который, как обычно, в это время был уже навеселе.
– Куда ты катишься, колобок, ёклмн? – радостно прокричал тот Жоре. – Иди сюда, побазарим!
Жора только и ответил, что, мол, с таким алкашом ему не о чем говорить. А Митька сразу набросился с кулаками. «Ну да Бог с ним, – дома, залепляя синяк пластырем, размышлял Жора, – что возьмешь
– Послушай, ты не мог бы подбросить меня до Семикара– корска? – спросил Дыба толстяка, удивившего его внезапным появлением, и нетерпеливо постучал по стеклу циферблата своих часов.
Жора икнул, спустился с крыльца и с достоинством поднес свое тело.
– Не вопрос. До Семикаракорска – раз плюнуть. – Дыба просиял от удачи, схватился за дверцу, приготовившись сесть в машину. – Только у меня бензобак сухой, – продолжил Жора. – У нас с бензином напряг, надо бы где-то раздобыть. Канистра у меня всегда с собой, в багажнике. Если сможешь…
Но Дыба на этот раз уже не смог совладать с собой и остервенело сунул в лицо толстяка кулаком. Тот как стоял, так и повалился. Из носа брызнула кровь. А глаза его не выражали ни страха, ни боли, ни обиды; в его глазах было удивление. Казалось, он отдал бы сейчас все на свете, только бы узнать, за что этот долговязый влепил ему. Прошло несколько минут, Дыба уже удалился на почтительное расстояние, но Жора, подложив ладони со сплетенными пальцами под голову, продолжал неподвижно лежать на траве. Вокруг было тихо и спокойно: с неба лились ласковые солнечные лучи, чирикали птички. Боль постепенно утихала. Разомлев и обмякнув, Жора почувствовал, как веки его начали тяжелеть и смыкаться. Однако он все еще истомно смотрел на могучую крону тополя, под которым лежал. Разглядел средь зеленой листвы какую-то пташку и, залюбовавшись ею, подумал: «Ну и денек!» В это время воробышек встрепенулся хвостиком – на лицо Жоры капнуло что-то липкое и теплое. Он утерся, прикрыл глаза и лениво предался размышлениям: «Нет, что ни говори, а настоящая жизнь бывает только летом. Какой дурак будет вот так лежать на улице зимой? Разве что пьяница Митька Дятлов. А летом – вот, пожалуйста, где упал, там и спи. Красота!».
Дыба тем временем взглянул на часы. «Вот и все, прие– хал». Он шел среди ненавистных домов, хибарок, белых хаток, и не только душа его, но и тело до последнего атома пропитывались холодной мрачной жестокостью, отчаянностью и возмущением: «Что это за жизнь такая? Не только убить или ограбить кого-то, машину не угонишь!» Дыба просто кипел от злости из-за своего бессилия и беспомощности.
Крепко сжимая в ладони финский нож, вошел во двор, повернул к хате. Замок был на прежнем месте. Еще сильнее почувствовав острый прилив раздражения и злости, он решил больше не перестраховываться и не прятаться в укрытие для внезапного нанесения удара в спину. Теперь Дыба преисполнился решимости вступить с Эрудитом в открытую схватку. Ему хотелось спать, есть и очень сильно хотелось курить. Поэтому прежде чем приступить к поиску денег, возле скамейки подобрал окурок, долго изучал его, а, убедившись, что тот отсырел и дымить не будет, положил находку на дощечку греться на солнце. Сам на четвереньках пополз по огороду. Голод одолевал. С ненавистью посмотрев на дерево, усеянное светло-желтыми плодами, добрался до грядки и с жадностью набросился на огурцы, с хрустом поглощая один за другим. И тут, успокоившийся было желудок, забурлил вновь.
х х х
Эрудит с Генкой сидели за столом, ели и поглядывали в окно. За исключением тех участков, которые закрывали дом и хата, огород просматривался полностью. Когда Дыба начал исполнять свои пируэты, Генка покатывался со смеху.
– Чего это он там ползает?
Эрудит улыбнулся.
– Наверное, истину ищет. Ее по-другому не найдешь, только вот так, согнувшись к земле в три погибели.
Облегчения не наступало, Дыба очень часто спускал с себя джинсы и приседал. Несмотря на это, он обследовал весь огород. Но поиск не дал никаких результатов. И тут ему в голову пришла пусть не совсем гениальная, но довольно обнадеживающая идея. Он не стал взвешивать «за» и «против», а немедленно приступил к ее реализации. Подобрав с дощечки просохший окурок, покинул злосчастное владение Эрудита и направился к дому, возле которого, когда проходил по улице, видел старуху.
Идея была такая. Каждая старушка откладывает деньги на похороны. Надо только узнать: где они лежат. Да придушить. Все очень просто. Проще и не бывает.
Возле дома той старушки не было ни забора, ни калитки. Она все так же стояла у самой дороги, опираясь на затертую до блеска палку, которую держала прижатыми к груди руками.
– Привет долгожителям! – подходя к ней, завел разговор Дыба.
– Дай Бог тебе здоровья, касатик, – показав Дыбе свое сморщенное лицо, ответила старушка. У нее зубов не было нисколько, поэтому ее крошечная бороденка примостилась под самым носом.
Дыба решил брать быка за рога без всяких обиняков.
– Как здоровье твоего деда?
– Нет у меня деда, давно уже нет, – разглядывая Дыбу, поведала она. – А как умер-то. Случилось у него счастье: выиграл он по лотирее пиянину. Сам-то гармонист был, царство ему небесное. Теперь, говорит, на пиянине буду играть, как в теятре. И так радовался, так радовался, прямо не знай, как радовался. Я его таким веселым сроду не видала. А вечером прилег на топчан и Богу душу отдал. Это он от радости помер. Если бы не эта лотирея, до сих пор, старый, ходил бы живой.
– Тебе, может быть, помощь какая нужна? – спросил Дыба, оценивая ее жизненный тонус. – Может, работенка какая для меня найдется? – И прикинул: ее и душить не надо, от одного щелчка преставится.
– Нужна, касатик, как не нужна. Огород у меня некопаный, грех-то какой. Кубыть вскопал бы, я и денег заплачу. Нынешней весной у меня хворь приключилась, всю весну провалялась, на ноги встать не могла. И теперь силенок не хватает, никак не оклемаюсь. Я гляжу, ты и сам-то прихварываешь, вон под глаза– ми какие круги синюшные. Может быть, тебе пенталгину дать? Хорошие таблетки, от всего помогают, я только ими и спасаюсь. Когда чего уж больно сильно заболит, я по две штуки глотаю, и сразу хворь как рукой снимает. А ноги еще скипидаром натираю. Только с поясницей не знаю чего делать, как начнет ломить, никакого спасу нет. – Она опять заговорила про покойного деда, а потом о своих двух дочерях, которые выскочили замуж на сторону и теперь от них ни слуху, ни духу: – Хоть бы внучиков показать приехали, да и на самих-то насмотрелась бы перед смертью. Нет, не приезжают: ни та, ни другая. Видать, я им теперь стала не нужна или им некогда, у молодых-то забот много. А я все жду, выйду вот так на улицу и смотрю на дорогу, вдруг вспомнят обо мне и приедут. – Тут она грустно вздохнула. – Нет, не дождусь, похож. Чего уж мне жить-то осталось… Помру я скоро.
– Это я и сам вижу. На тебя достаточно только взглянуть и все становится ясно, без твоего признания. Иначе и быть не может, даже не надейся. – Заложив руки в карманы и выпятив грудь, Дыба слегка пошатнулся с пятки на носок. – Ты мне скажи другое: деньги на похороны приготовила или нет? Вот что для меня важно, а остальное совершенно не интересует.
– Приготовила, касатик, приготовила, об этом не беспокой– ся. Уже какой год с пенсии откладываю. А как же, старым людям без запаса никак нельзя.