Велесова ночь

Капелле Лариса

– Вы тиун Лыковых? – прямо, без церемоний, спросила она.

– Нет, я здесь, как и вы, с визитом. Иван Мельников, подъячий приказа Большой казны, – поклонился мужчина.

Анна удивилась, на ловца и зверь бежал. Только подумала расспросить тех, кто работал с Холмогоровым, как судьба ей послала ближайшего помощника Лыкова.

– Анна Рикарди, – представилась она, – служу великой княгине.

– Ну кто же вас, дама Анна, не знает, вы всем на Москве как наипервейшая помощница цесаревны Софьи известны! – улыбнулся подъячий. – Пришли гостей царевниных проведать?

– Да,

и не только, – подтвердила она. – А вы с делами к Михаилу Степановичу?

– Конечно, конечно, – торопливо закивал Мельников, – хорошо устроились ваши гости?

– Лучше быть не может, – похвалила Анна Лыковское гостеприимство и, не откладывая в долгий ящик, спросила, – кстати, раз вы в приказе работаете, тогда Бориса Холмогорова должны были хорошо знать?

Тень промелькнула по лицу Мельникова, он побледнел и торопливо перекрестился.

– Не дай Господи, никому смерть такую лютую принять!

Анну что-то насторожило, но она не могла понять, что, поэтому подъячего решила не отпускать.

– Вы товарищами были?

– Какими товарищами мы могли быть?! Он меня на два десятка лет моложе, знал так себе, его недавно в приказ взяли, Бориску-то, по Михаила Степановича пожеланию.

– Дворянин Государева двора с отцом его воевал, не так ли?

– Точно.

– И как Борис работал, с кем в вашем приказе дружил?

– Трудился, как на духу, боярыня, скажу, так себе, но о мертвых или хорошо говорить надо, или ничего, поэтому ничего говорить не буду, грех это.

– В правде греха нет, – возразила Анна.

– А зачем вам Бориска сдался? Или ваша княгиня в смерти Холмогорова решила разобраться?

– А хоть бы и решила, – заявила Анна, решившая вокруг да около не ходить, – расскажите-ка мне все, что вам известно. Вы когда его в последний раз видели?

– Так вечером и видел, он должен был бумаги переписать, а ничего не переписал, сказал, что мол, завтра перепишет, потому как встреча у него важная, торопился.

– Он волновался, тревожился?

– Да нет, как завсегда был, я ему пенять стал, мол, опять работу не выполнил, а он мне: «Ты мне, Ванька, не указ, знай свое место! Думаешь, если из холопов выслужился, так боярскому сыну указывать можешь! Не бывать такому!» Так и ушел, больно высоковыйный Бориска был, все своим родом кичился, а за душой-то ни гроша, сапоги дырявые. Правда недавно сафьяновые сапожки себе приобрел да кафтан новый, рубашки стал шелковые носить, в общем приоделся…

– То есть у него деньги появились?

– Появились, – подтвердил Мельников.

– Откуда?

– А шут его знает, вроде жалованье ему никто не повысил, и для просителей он не старался, в нашем деле так бывает, грамоту правильную торговому или ремесленному человеку выправишь, он тебе хорошо заплатит. А Бориска никогда перед купцом шапку бы ломать не стал! Гордый больно и ленивый в придачу! Да и, если уж совсем честно, так и в грамоте не больно силен был Бориска, я ему завсегда самые легкие дела давал, в которых важности никакой.

– Может быть, наследство получил?

– Об этом бы Михаилу Степановичу известно бы стало.

– Воровал? Вы немаленькими деньгами ворочаете.

– Чтобы

у нас под носом! Не бывать этому! У нас копейку не умыкнешь!

Анна подумала про себя, что Лыков вполне успешно умыкал, и не только копейку, но вслух произнесла другое.

– Значит, откуда у Холмогорова появились деньги, вам неизвестно?

– Нет, поклясться могу!

– Ну а Глеба Добровольского знаете?

– Борискиного дружка-то? Как не знать, они как два пальца одной руки были, особенно если глупость какую сотворить да по красным девицам пошляться! – с презрением выговорил Мельников, на этот раз правилом – о мертвых хорошо или ничего – не утруждался.

– Тогда, может быть, деньгами Холмогорова Добровольский снабжал?

– Глебка, конечно, не такая голь перекатная, как Бориска, батюшка его разрядным дьяком был, семье немалое состояние оставил, и пару деревенек в кормление государь ему за службу выделил, но год как преставился, а семья большая, так что не до жиру, чтобы еще Глебкиному дружку сапожки сафьяновые покупать! – убежденно произнес подъячий.

– Хорошо, если что-то вспомните, знаете, как меня найти.

– Знаю, боярыня, а теперь разрешите откланяться.

С этими словами подъячий скрылся за воротами. Анна, довольная новыми сведениями, поднялась в господские покои.

Ужин начался с нескольких чарочек удивительно вкусного меда. Пища была хорошей, обильной и очень вкусной: молочный поросенок с гречневой кашей, утка с яблоками, запеченые белые грибы, блины с вареньями и моченой ягодой. Ели молча, только итальянцы изредка обменивались короткими фразами, да Прасковья Игнатьевна уговаривала гостей не стесняться и отведать то или иное кушание. Анна исподтишка разглядывала участников обеда. Грацией хозяин дома не отличался, а напоминал скорее ярмарочного медведя, грузный, неповоротливый, густые кустистые брови нависли над небольшими глазками болотного цвета, широкий нос и длинная каштановая борода дополняли картину. Особая приветливость ему тоже не грозила, на гостей поглядывал неодобрительно, зато аппетитом обладал отменным. Огромные куски исчезали с серебряного блюда с необыкновенной скоростью. Прасковья Игнатьевна была потоньше и явно хитрее собственного мужа. Гостям старалась угодить, а Анне понравиться. Боярыня уже была в курсе попыток Лыкова выправить чин сыну Василию. По словам Софьи, отрок был представлен молодцем и умницей. Оказался же долговязым нескладным юношей с прыщавым лицом и робкой улыбкой. Красоты особой не было и в помине, как, впрочем, и широкого размаха в плечах. Правда, улыбка Анне понравилась, искренняя, хорошая улыбка.

– Давно я так вкусно не ела! – с чувством произнесла верховная боярыня.

– Спасибо на добром слове, – расцвела Прасковья Игнатьевна. – Степанида наша – наипервейшая московская стряпуха. Мы далековато от Кремля живем, вот и перестали с княжеского стола кормиться. А что, так удобнее, хоть и расходов больше, да никому не в обузу.

– Степанида, конечно, заморским яствам не обучена, вы уж извините, – с ложной скромностью заявил Лыков.

– Если хотите, Марчелло вашу стряпуху новым блюдам научит? – с невинным видом заявил Лоренцо.