Величайшее тайдзюцу
Шрифт:
Наруто сжал пальцы и поднял отца ещё выше, краем глаза увидав, как Курама положил голову на лапы и с удовольствием прислушивается к диалогу.
— Нет, ты решил появиться тогда, когда помочь уже невозможно! Если я выпустил восемь хвостов, значит ситуация дошла до грани, и твои отеческие объятия уж точно не нужны!
— А он прав!
— Курама, не до тебя! — огрызнулся Наруто. — Деревня разрушена! Мама снова мертва! Все, кто был мне дорог, кого я любил, ради кого отдал бы свою жизнь, не раздумывая… Они погибли, погибли, потому что меня не было рядом, потому что я был слаб! И теперь приходишь ты, приходишь, когда уже не нужен, и лишь для того, чтобы сжечь последнюю чакру
— Если… я не восстановлю… — прохрипел Минато, — то Кьюби… вырвется!
— И что же случится? Он разрушит развалины? Убьёт и так мёртвых? Уничтожит превращённое пыль? Плевать!
— Убьёт моего сына, — тихо прошептал Минато.
Наруто почувствовал, как злость уходит, словно воздух из спущенного воздушного шара, выплёскивается, словно вода на первых тренировках Разенгана. Он увидел в глазах отца только понимание, любовь и бесконечную усталость. Рука Наруто разжалась и Минато, скользнув по решётке, опустился в холодную воду. Но Наруто не дал ему упасть, он бухнулся на колени рядом и крепко обнял отца.
— Ты не будешь восстанавливать печать, — наконец тихо сказал Узумаки. — Ты воспользуешься каждой крупицей чакры, каждым отпущенным мгновением, чтобы быть рядом со мной. Ты задолжал мне, задолжал подарков за шестнадцать дней рождения! Курама!
— Чего? И я говорил, не называть меня так!
— Надерём жопу этому ублюдку?
— Я тебе не собираюсь помогать!
— И всё же?
— Ты слишком любишь болтать! Вперёд!
*
Наруто был счастлив, и счастье проявлялось во всём — в яркой улыбке, энергичных движениях, расправленных плечах и высоко поднятом подбородке. Пусть вся деревня называла его героем, пусть признавала его, но ему было… нет, не всё равно, но признание меркло от облегчения, радости, что все они вновь живы.
Тысячи клонов наводнили деревню, они разбирали завалы и убирали обломки, простыми дотондзюцу возводили фундаменты и стены строений, помогали каждому, попросившему помощи, и вглядывались, вглядывались в лица людей, знакомых и незнакомых, таких близких и родных. Таких живых.
Узумаки до сих пор не мог поверить в случившееся. Ведь тогда, когда его сенсорные способности указали на источник чакры, питающий марионеток с оранжевыми волосами через чёрные стержни, он шёл убивать или быть убитым в процессе. Он был готов к смерти, ему хотелось лишь одного — выплеснуть свои горечь и отчаяние во вспышке всеобщего уничтожения, хотелось стереть с земли источник своей боли. Но в том месте, где заседал злодей, он увидел лишь иссушенную развалину, прикованную к инвалидному креслу. Он встретил человека, познавшего боль, не меньшую чем у Наруто. Ещё одного ученика Джирайя-сенсея, того, рассказы о ком он неоднократно слышал от учителя. Обладателя додзюцу, которое было даже не легендой, оно словно пришло из сказок и преданий. Чакра этого человека, мощная, всемогущая, была странно знакомой, и Наруто мог поклясться, что полностью седые волосы когда-то были ярко-алыми. Ещё один Узумаки. Ещё один человек, кто мог быть дорог Наруто, но которого теперь он ненавидел больше всего на свете. Рядом с ним была красивая женщина с синими волосами, в которых была заколота бумажная роза. И она была готова защищать друга ценой жизни, именно так, как Наруто защищал бы своих друзей, если бы те оставались живы.
Он мог бы убить обоих, это не составило бы особого труда, у него были тысячи способов это сделать. Но теперь это было бесполезно, потрясающе в своей бессмысленности. Гибель Нагато и Конан не могла вернуть мёртвых, она просто добавила бы миру ещё немного боли и смертей, сковала бы ещё звено к бесконечной цепи ненависти, которую Наруто когда-то поклялся разорвать. И когда он решился, когда велел врагам убираться прочь, чтобы он мог вернуться и позаботиться о мёртвых, случилось чудо.
Исполинская статуя, огромная, возвышающаяся над миром, распахнула свой рот и исторгла из себя целый поток зелёного огня. Он разделился на множество огоньков, которые находили свой путь к мёртвым, оживляя их, восстанавливая, убирая любые ранения. Все, кто умер в Конохе, каждый шиноби и гражданский, взрослый и ребёнок, вновь вернулись к жизни.
Для Нагато эта техника не прошла бесследно, несмотря на всю чакру, что Наруто, услышавший слова Конан, ему передавал, несмотря на то, что Наруто дал укусить свою руку. Ничто не помогло. До того безотказно действующее дзюцу исцеления, могущественный кеккей генкай, просто не справился с этой непосильной задачей, и Нагато тихо угас. Узумаки, слушая последние слова того, кто был так похож на него самого, имел те же мечты и устремления, нёс наследие того же сенсея, кто пал во тьму, но смог выйти к свету, не мог сдержать слёз, которые обильными ручьями стекали по его щекам.
Конан отклонила предложение остаться в Конохе, на родине своего сенсея, она забрала тела тех, кого любила, чтобы предать захоронению с подобающими почестями. А Наруто, сжимая в руках букет бумажных роз, думал лишь об одном — о тонкой грани, которая отделяла его жизнь от полнейшей катастрофы, о своей беспомощности и невозможности ничего изменить. И о том, что существует возможность, пусть даже ценой собственной жизни, исправить любую ошибку, поправить непоправимое, вернуть с дороги, у которой нет возврата. Глаза Бога. Риннеган.
Он не стал ничего говорить Конан: просить или требовать вырвать глаза того, кого она любила, было кощунством, да и Наруто не мог это сделать с человеком, который только-только отдал жизнь для его деревни. Но необходимость диктует условия, а иметь возможность и не воспользоваться гораздо лучше, чем нуждаться, но возможности не иметь. Четвёрка клонов возникла у него за спиной, они коротко кивнули, и скрытно направились вслед за Конан в Амегакуре. Если вновь настанут тяжёлые времена, Наруто будет готов. А пока что…
Наруто закрыл глаза, а когда их открыл, небесно-голубой сменился цветом расплавленного янтаря. Нескончаемый поток клонов хлынул в деревню, чтобы помочь, вытащить из-под обломков, не дать никому умереть повторно, хоть на толику убавив смысл в великой жертве его семпая.
*
Ситуация, сложившаяся в деревне, была парадоксальной. Все, кто погиб в сражении, оказались не только живы, но и абсолютно здоровы. Даже муж Югао-сан, чей хронический кашель не смог убрать даже медицинский талант Цунаде, теперь дышал полной грудью. Божественное воскрешение не затрагивало только старые шрамы, поэтому у Какаши-сенсея шрам всё так же пересекал глаз, а у Ируки-сенсея — переносицу.
Сама Цунаде была очень слаба, она выложилась во всю, защищая деревню, и было очень непривычно видеть её, такую молодую и прекрасную, истощённой и слабой, словно после долгой болезни. Её гладкая кожа была бледна и покрыта потом, роскошная грудь вздымалась едва-едва, а фиолетовый ромб Инфуин во лбу бесследно пропал. И Наруто подозревал, что если бы он тогда не доставил в деревню Шинно и Амару-чан, если бы Шинно не выложил в Отделе Пыток и Допросов все свои секреты, если бы Цунаде не переработала и улучшила его техники, и если бы ей в этом не помогали гениальные, но безумные Орочимару и Хируко, то она бы просто не смогла выжить из-за своего преклонного возраста.