Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018
Шрифт:
— Потому что меня всю жизнь называли так в детстве, и мне это ужас как надоело, — неожиданно для самого себя признался он и покрылся холодным потом. Ещё никому из девиц не удавалось низвести его до подобных откровений, потому что в его понимании они не должны были знать его слабости.
— Хорошо, Фелюшенька, — беспечно согласилась она и дунула на свою шикарную чёлку, — поехали!
— Куда? — мрачно буркнул он, хватаясь за руль двумя руками, словно за соломинку.
Сердце бешено колотилось, ноги стали, как ледышка, на лбу выступил холодный пот. Гринёва
— Так, куда тебя вызвали? — произнесла она беспечно. — На твое задание. Ты ведь не просто так был готов оставить меня в постели одну в три часа ночи?
— Нет, — упёрся он, хотя ему было очень жаль расставаться с ней, — просто скажи, где ты живёшь, я тебя подкину, — пошёл он на компромисс.
— Или… — произнесла она загадочно, — ты меня берёшь с собой, или… — поведала она с милой непосредственностью шантажистки и кокетливо закусила губу.
— Или что?.. — промямлил он, совсем не ожидая такого поворота событий.
Незаметно для себя он сунул в рот сгиб большого пальца и грыз его, грыз, грыз, грыз.
— Или я сейчас позвоню начальству и узнаю, что назревает за «стеной». Ведь ты же об этом говорил со своим шефом?
— Хорошо, хорошо, — согласился он, прибавляя газ, — только это задание находится совсем не в городе.
Господи, что я болтаю, подумал он, это же военная тайна, Соломка меня убьёт.
— А где? — удивилась она и подула на свою чёлку. — Дай догадаюсь. Что-то случилось со «стеной»?..
— Ну да… — сглотнул он слюну, заворожённый её голосом, воздушным движением чёлки и блестящими глазами, которые сулили вечное блаженство.
— Да, точно! — решительно произнесла она. — Ты говорил о заварушке. Значит, что?..
Она издевалась с хитростью обольстительности, и Феликс чувствовал, что ещё чуть-чуть, и он ляпнет что-то вроде того: «Я тебя люблю» или «Прости меня, идиота, я полный болван, я был слеп и глуп, я безоговорочно сдаюсь на милость победительнице, и делай со мной, что хочешь». Он бы так и вякнул, но чувство самосохранения останавливало его. Надо было держать оборону любыми способами, однако силы были явно на исходе.
— Моджахеды должны прорваться, — выдал он тайну и едва не откусил себе язык, который, казалось, действовал по своей воле.
Господи, чего я несу, подумал он, холодея всеми частями тела. Такую информацию можно было подарить любой другой девице, чтобы произвести впечатление, но только не Ларисе Гринёвой. Это всё равно, что бросить спичку в бочку с бензином. Что делать?!
— Ах, вот в чем дело! — обрадовалась она и подула на свою шикарную чёлку. — Тогда тебе действительно лучше высадить меня у ближайшего метро.
— Я могу довезти тебя до дома.
Его покоробило, что Гринёва моментально стала прагматичной, как все другие девицы из его стойла.
— Не надо, опоздаешь на самолёт, — сказала она абсолютно трезвым голосом и принялась собираться, проверила сумочку, достала телефон, но звонить
Даже голос её неузнаваемо изменился и потерял тот волнующий тембр, который воздействовал на Феликса не хуже волшебной палочки мастера Олливандера. В своё время Феликс зачитывался романами «Хоббит», «Властелин колец» и в душе, оказывается, остался вечным романтиком.
— На Киевский, — промямлил он, грызя костяшку пальца. Всё было кончено. Очарование ночи растаяло как дым. — Там Лёха Котов живёт… — добавил он постным голосом.
Лёха Котов действительно жил на Можайском Валу. Иногда они заседали у него в берлоге, заполненной пустыми бутылками и кино-видео-фотоаппаратами всех моделей и систем, ибо Лёха Котов был фанатом своего дела и безумцем, когда речь заходила о фотографии.
— Вот там меня и выбросишь! — заявила она и подула на свою забавную чёлку, но это было уже данью всего лишь привычке, а не очередной попыткой сбить с панталыку Феликса Родионова, хотя эта её привычка действовала на него, как заклинание факира на кобру. Каждый раз, как только её шикарная чёлка взлетала, Феликс терял дар речи, а если Гринёва ещё бралась за своё контральто, то он вообще таял, как мороженое на асфальте в августе где-нибудь в Крыму.
— Только я тебя очень прошу, — попросил он, объезжая выбоины на дороге, — не выдавай меня, а то ведь сожрут и не подавятся.
Господи, что я делаю, что я делаю? — вопрошал он сам себя и не находил ответа.
— Не бойся, Фелюшенька, — очаровательно пообещала она, глядя на него своими искристыми, карими глазами, брызжущими темпераментом. — Я скажу, что мне позвонили из Европы.
— Кто?.. — упавшим голосом спросил он, потому что в подобную ложь могли поверить разве что весьма наивные люди, а таких в редакциях не держат. В редакциях держат пронырливых и дотошных людей с железной хваткой волка. Ягнята там не водятся.
— Ну, например… знакомый из Турции. Мало ли у меня знакомых на той стороне.
Всё, понял Феликс, я пропал. Это ж надо так вляпаться. Кто поверит в такое совпадение: знакомый звонит из другой страны, чтобы предупредить журналистку о готовящемся выступлении моджахедов.
— Почему ты мне не доверяешь? — спросила она, заметив его кислый вид.
— Потому что на кону моя работа и жизнь.
И опять он поймал себя на том, что никогда не говорит с таким пафосом. Не свойственен ему пафос от рождения.
— Ты проживёшь сто лет, — пообещала она, — а с твоей работой ничего не произойдёт. Я сделаю всё так, что комар носа не подточит.
Обвела-таки, обвела вокруг пальца, подумал он, холодея от дурных предчувствий, обвела, не задумываясь о последствиях, а мне расхлёбывать.
Гринёва снова подула на свою шикарную чёлку, потом посмотрела на него так, что его бедное, измученное сердце бессильно ёкнуло, и он сдался на милость победителя: ещё одно её слово, и он признается в любви, в беспомощности, в беспредельной покорности и растечётся у её ног подобно луже патоки и будет там лежать и исторгать фимиам.