Великая огнестрельная революция

Пенской Виталий Викторович

Сложившиеся в годы подъема имперского могущества военные структуры к концу XVI в. стали, пожалуй, главным тормозом на пути серьезных перемен, воспрепятствовав их проведению в начале XVII в. Не случайно предпринятая в конце XVI в. попытка привести в порядок основные структуры тимарной системы, вызванная ее глубоким кризисом, способствовала тому, что лишенные средств к существованию тимариоты стали одной из главных действующих сил Джелялийской смуты. Неудачное начало войны с Римской империей обусловило решение правительства султана Мурада III (1595–1603 гг.) провести большой смотр сипахов (йоклама) в 1596 г. В результате этого смотра более 30 тыс. ленников были лишены своих тимаров. Лишенные средств к существованию, тимариоты стали одной из движущих сил турецкой смуты.

Позднее, в 1621 г., после поражения от поляков под Хотином, султан Осман II (1617, 1618–1622 гг.) вознамерился осуществить военную реформу, распустить корпус капыкулу и создать новое войско, укомплектованное набранными из числа анатолийских, сирийских мусульман, ранее служивших в отрядах секбанов, и египетских мамлюков рекрутами. Это намерение стоило султану трона и жизни – мусульманское духовенство и янычары единым фронтом

выступили против него и свергли его с трона. Последующие султаны и их везиры, памятуя о печальной судьбе Османа II, не пытались трогать капыкулу, и поскольку тимариотское ополчение окончательно пришло в упадок, попытались найти опору в отрядах наемников (капы халкы) провинциальных пашей, что только усилило хаос и еще более ослабило империю. Ориентация на количественные, а не качественные показатели в военном деле, наметившаяся во 2-й половине XVI в., сохранилась. И не случайно европейцы, давая оценку османской армии 2-й половины XVII – начала XVIII вв., отмечали, что турки «…всю свою силу и надежду ставят в великом числе и свирепстве людей…», тогда как «…християнская регулярная армия уповает на храбрость и добрый порядок войск своих»⁵⁴⁷.

Таким образом, аскери, и в особенности «сейфие», «люди меча», сыграли значительную роль в замедлении темпов развития османской военной машины. Как отмечал Е.И. Зеленев, сложившиеся в годы формирования империи «…традиционно организованные восточные армии… сравнительно долгое время удовлетворяли потребностям авторитарного государства и соответствовали возможностям многоукладного восточного общества с сильными элементами местного самоуправления. Кроме того, зависимость армии от политики и экономики, науки и культуры, идеологии и морально-психологического состояния населения всегда уравновешивалась очень сильным ее собственным влиянием на все сферы общественной жизни, защищая удобные ей формы политической и социальной организации общества (выделено нами. – П.В.)…В Османской империи в целом… армия на протяжении всего периода XVI – начала XIX в. играла ключевую роль в политической жизни, часто выступая субъектом по отношению к государству и всему гражданскому обществу»⁵⁴⁸.

Нельзя не согласиться с мнением, высказанным С.Ф. Орешковой, которая писала, что «…имперская государственная структура восточного типа и ислам, выступавшие главными социально образующими факторами, способствовали на первых порах прогрессу тюрко-мусульманского общества. Впоследствии же именно они вели к замедлению темпов общественного развития, не позволяя совершенствованию того, что было приобретено этим обществом в период завоеваний и становления государства… Сохранение раннеклассовых черт в османской государственной структуре, выразившееся в длительном использовании института капыкулу и все нараставшем отрыве государственного управления от общества и общественного развития, и исламский контроль за деяниями султана…. порождали застойность и ощущение кризиса, который османским обществом начинает осознаваться уже с конца XVI в.»⁵⁴⁹.

Нельзя исключить и того обстоятельства, что одной из причин отказа от серьезных перемен было и то, что традиционная османская военная машина в первые десятилетия XVII в. еще не исчерпала до конца своего потенциала. Безусловно, она уже устарела, однако при умелом использовании ее достоинств она еще длительное время сохраняла достаточную эффективность. Кроме того, тяжелый социально-политический и экономический кризис, потрясший Османское государство и общество на рубеже XVI–XVII вв., не был сопряжен с угрозой утраты национальной независимости и территориальной целостности империи (как это было, к примеру, в России начала XVII в.). Тем самым степень его серьезности и, следовательно, необходимость кардинальных перемен, не были до конца осознаны османской правящей верхушкой. Совершенно верно отмечая причины и последствия кризиса, тем не менее османские писатели XVII в. уповали на то, что все можно исправить, если вернуться к старым, добрым порядкам времен великих султанов 2-й половины XV – 1-й половине XVI в.⁵⁵⁰.

Однако в новых условиях этого было уже недостаточно. Консервативная политика, в том числе и в военной сфере, попытки вернуться к порядкам «золотого века» Сулеймана Кануни в условиях, когда европейцы стремительно продолжали совершенствовать тактику, стратегию и военные технологии, не говоря уже обо всем остальном, не имела исторической перспективы. Неспособность османской военно-политической элиты XVII в. так же эффективно, как это было в XVI в., перенимать новшества, в том числе и в военной сфере, незавершенность перехода ко 2-й, решающей стадии военной революции только способствовали дальнейшему прогрессированию общего кризиса османской политической и социально-экономической систем. В самом деле, если Османская империя была создана мечом и мечом поддерживалось ее существование, то затупление меча означало в конечном итоге крушение империи. Неспособность османской военной машины в изменившихся условиях обеспечить дальнейшую территориальную экспансию и ограбление соседей лишала османское общество возможности и далее развиваться по привычному экстенсивному пути, а для перехода на интенсивный путь не хватало ни желания, ни возможностей. И никакие «традиционные реформы», пусть даже они и предпринимались талантливыми и энергичными султанскими министрами, не могли разрешить кризиса. Они могли давать лишь временное облегчение, но проблема не решалась, а только загонялась вглубь, чтобы затем дать о себе знать с удвоенной силой.

Потребовалась серия серьезных военных неудач во 2-й половине XVII–XVIII вв., чтобы султан Селим III (1789–1807 гг.) приступил к серьезным военным преобразованиям и созданию армии, обученной и вооруженной по-европейски. Но и тогда потребовалось еще почти полстолетия, прежде чем удалось сломить сопротивление старых военных институтов и перейти к новым формам военной организации.

Таким образом, подводя общий итог, можно с уверенностью сказать, что и в Европе, и в Турции основные закономерности первого этапа военной революции

прослеживаются достаточно отчетливо. Другое дело, что переход на второй этап на Западе по историческим меркам закончился намного быстрее, а в Турции в силу сочетания как объективных, так и субъективных факторов он затянулся и в конечном итоге остался незавершенным. Поэтому картина военной революции в Турции оказалась «смазанной», а тяжелые, можно даже сказать, катастрофические неудачи османов в борьбе с европейцами в XVIII – 1-й четверти XIX в. затмили их прежние успехи. Эти же неудачи способствовали дальнейшему отставанию османского военного дела от европейского. В итоге переход османов ко второй и третьей стадиям военной революции произошел слишком поздно, фактически в середине XIX в., когда исправить положение было уже практически невозможно. Момент для завершения военной революции и перехода на более совершенные принципы организации военной машины, который Турция имела в 1-й трети XVII в., был безнадежно упущен. В 1-й половине XIX в. Османская империя окончательно превратилась в «больного человека» Европы, объект притязаний великих европейских держав, разделом наследства которого они всерьез озаботились.

ГЛАВА IV

Русское военное дело и его развитие во 2-й половине XV – начале XVIII в

§ 1. Русское военное дело накануне «Великой пороховой революции»

Возникновение в конце XV в. на востоке Европы сильного Российского государства стало неожиданностью не только для современников. И сейчас, спустя полтысячи лет после того, как его первый государь Иван III стал именовать себя «Иваном Божиею милостью государем всеа Руси и великим князем Владимирским, и Московским, и Новогородским, и Псковским, и Тверским, и Югорским, и Пръмскы, и Болъгарским и иных»⁵⁵¹, причины столь быстрого возвышения незначительного на первых порах Московского княжества и превращения его в могущественное государство продолжают вызывать споры среди историков. Как писал отечественный историк Ю.Г. Алексеев, «…в отличие от наиболее развитых стран Запада она (Северо-Восточная Русь. – П.В.) встала на путь централизации на другом, более раннем этапе развития феодальных отношений (выделено нами. – П.В.). На Руси во второй половине XV в. еще не только не сложился капиталистический уклад (как в тюдоровской Англии), но и не было сколько-нибудь заметных ростков новых буржуазных отношений (как во Франции Людовика XI)…»⁵⁵².

Загадка образования единого Русского государства, не разрешенная и по сей день, вынуждает историков искать порой самые неожиданные и нетрадиционные объяснения «несвоевременному» возникновению Российского государства. Однако какие бы ни выдвигались мнения относительно особенностей его становления и развития, несомненно одно – война сыграла в этом огромную роль. Находясь на стыке Запада, Востока и Византии, на краю Великой Степи, откуда из века в век с пугающей регулярностью накатывались волны кочевников, «народов незнаемых», Русь всегда испытывала внешнее давление. Оценивая положение Московского государства в XV–XVI вв., В.О. Ключевский отмечал, что в итоге роста территории оно было поставлено «…в непосредственное соседство с внешними иноплеменными врагами Руси – шведами, литовцами, поляками, татарами. Это соседство ставило государство в положение, которое делало его похожим на вооруженный лагерь (выделено нами. – П.В.), с трех сторон окруженный врагами…»⁵⁵³.

В таких условиях Россия поневоле превратилась в «государство сражающейся нации» (по выражению А. Смирнова⁵⁵⁴). Потому совершенно справедливо высказывание российского историка В. Лапина: «Победы и поражения российских вооруженных сил сыграли большую роль в формировании национального самосознания…»⁵⁵⁵. Без преувеличения можно сказать, что история России – во многом это история ее армии. Вместе с тем приходится с сожалением признать, что история русского военного дела, в особенности допетровского времени, изучена крайне слабо, если не сказать более того. Возможно, невнимание отечественных историков к военно-историческим проблемам было унаследовано от русской классической историографии, которой было присуще некоторое пренебрежение к изучению вопросов военной истории России и тем более окружавших ее стран. Как само собой сложилось мнение, что это прерогатива историков-военных. Последние же, как метко заметил британский историк Ф. Тэллетт, и в XIX, и ХХ в. были, как правило, преподавателями военных училищ и академий. К изучению военной истории они подходили обычно весьма прагматично – в ней искали прежде всего рецепты побед. Отсюда и их стремление преподать своим ученикам примеры того, как нужно правильно планировать операции, руководить войсками, использовать разные рода войск и виды оружия и т. д., и т. п.⁵⁵⁶. Потому и писали историки-военные, за редким исключением, историю войн, а не военную историю, что отнюдь не одно и то же. Военные и гражданские историки как досоветского, так и советского времени, занимаясь подчас близкими проблемами и вопросами, говорили об одном и том же на разных языках. К этому можно добавить, что процессы изменений в русском военном деле (особенно это касается периода до XVIII в.) рассматривались, да во многом и продолжают рассматриваться сами по себе, или в полном отрыве, или в очень слабой связи с теми переменами, что имели место в это же время за пределами России. Между тем совершенно очевидно, что, несмотря на все трудности, контакты между Русью, Россией и внешним миром никогда не прерывались и Русская земля никогда не пыталась уподобиться Китаю или Японии в их стремлении самоизолироваться, возвести между собой и внешним миром непроницаемый «бамбуковый занавес». Поэтому исследовать историю русского военного дела в отрыве от изучения процессов развития военного дела в той же Западной Европе было бы неправильно и ошибочно. И поскольку в предыдущих главах мы рассмотрели, как проходила «Великая пороховая революция» в странах, бывших соседями Русского государства, зададимся вопросом: а можно ли приложить концепцию М. Робертса и Дж. Паркера к России, к ее реалиям? На наш взгляд – да, можно!