Великая оружейница. Рождение Меча
Шрифт:
– Я не хочу, чтоб ты меня видела, – ответила Горлинка.
– Да почему? – не понимала Смилина, пытаясь заглянуть за дерево.
– Я уродлива, – сдавленно прозвучало в ответ.
– Что за выдумки! Я видела тебя… Такой сказочной красы нет в целой Белогорской земле! – искренне недоумевая, воскликнула оружейница. – Не будь я такой старой и усталой, я бы, наверно, тут же насмерть влюбилась в тебя. Выйди, голубка, не бойся! У меня и в мыслях нет обидеть тебя. Да я б сама на куски разорвала того, кто осмелился бы тебе навредить, клянусь сердцем Лалады!
– Я не боюсь тебя, – прозвенело из-за сосны. – Я вижу твоё сердце: оно большое и доброе. Но я… не могу тебе показаться. Есть причины… Не спрашивай меня о них. Прошу тебя, уйди.
В голосе девушки дрожали слёзы. Это волшебное существо не должно
– Хорошо, я уйду, только не плачь! – молвила она огорчённо. – Пока я не услышу, что ты успокоилась, я не смогу тебя оставить. Вытри слёзки и носик.
За деревом шмыгнули.
– Всё, я не плачу.
Смилина рассмеялась.
– Вот и умница. А теперь прижмись со своей стороны к дереву личиком.
– Для чего? – Голос Горлинки был ещё грустный, но слёз в нём уже не слышалось.
– Прижмись, говорю… Ничего страшного не случится, обещаю, – усмехнулась Смилина.
Она приложилась губами к смолистой коре старой сосны со всей нежностью, какая только нашлась в её душе.
– Что ты делаешь сейчас? – В голосе девушки звенело любопытство.
– Я целую тебя, милая, – ответила оружейница. – Через дерево. Раз ты не хочешь мне показаться и подставить щёчку по-настоящему, то пусть хотя бы так. А теперь я ухожу, как ты желаешь.
Она уже отошла на пару шагов, когда из-за дерева донеслось:
– Я почувствовала твой поцелуй сердцем.
Смилина усмехнулась и лишь озадаченно покачала головой: «Вот так встреча…»
Белогорский Север – богатый край. В его недрах пряталось столько золота и самоцветов, что хватило бы на тысячи лет. Золото там залегало сплошными огромными жилами – самородок на самородке; не только жёлтое, но и белое [7], да и серебра полным-полно, а уж каменьями вся земля густо усыпана. «Копни палкой – на яхонт наткнёшься», – так говаривали про этот край. Особенно много было здесь прозрачного, как слеза, камня, который на еладийском языке звался «адамас», в жарких странах за Великими пустынями он носил имя «алмас», а местные жительницы звали его твердень – за особую прочность. Здешние мастерицы любили и умели с ним работать, делая из него великолепные, ослепительно сверкающие украшения. Северянки подчинялись белогорской княгине, но по сути это было государство в государстве. Его жительницы почти все сплошь имели хороший достаток и жили в больших домах с очень толстыми стенами – для сохранения тепла. Гремислава тоже происходила из богатого северного семейства, владевшего золотыми копями. Способностями она обладала исключительными, а потому стала любимой ученицей Смилины. Она придумала способ восстановления сломанных мечей – очень сложный, потому как требовалось распутать и соединить множество слоёв волшбы. Если сломанные кинжалы и ножи не стоили такой возни, то для клинков с большой выдержкой это было оправданной мерой: порой они ковались по пятьдесят-сто лет – кощунственно выбрасывать их при поломке! Можно сказать, Гремислава основала свою северную школу кузнечного дела: в волшбе, которую она плела, звенела хвоя великой сосны, свистел могучий ветер, горело золото и сверкали бескрайние снега. Уважая Гремиславу и её самостоятельное, зрелое искусство, Смилина часто обменивалась с нею ученицами.
В этот раз Гремислава позвала её на семейное торжество в честь рождения третьей дочери, и оружейница не могла ответить ей отказом. Жила её ученица в огромном, как дворец, родовом доме, в котором умещалось всё её многочисленное семейство: она сама, её супруга и старшие дочери со своими семьями, её пожилая родительница-кошка, овдовевшая и уже отошедшая от дел, а также сёстры Гремиславы с супругами и детьми. Здесь часто так жили: чем больше и основательнее дом, тем он теплее. Обычно в Белых горах в каменную кладку внедряли стальные пластинки с волшбой, которая защищала жилище от стужи и долго сохраняла внутри тепло; на севере такие пластинки делались из белого золота, которое для этой «тёплой» волшбы подходило значительно лучше, чем сталь. Этот холодно блестящий, светлый металл не тускнел и не чернел, в отличие от серебра, а в руке был тяжёл. Богатые северянки могли себе его позволить – что есть, то есть.
Дом стоял
– Здравствуй, наставница, поджидаем тебя, – приветствовала Смилину Гремислава.
Они обнялись. Длинная коса ученицы отливала тёплым сплавом золота и серебра, лиловато-синие глаза мерцали в обрамлении светлых бровей и ресниц, точно схваченных инеем. Алый кафтан осанистой, полной достоинства Гремиславы богато переливался бисером и золотыми узорами, поступь была нетороплива и величава – точно большая ладья плыла по спокойной глади вод. Стать её всегда отличалась кряжистостью и шириной, а в последние годы её стан несколько отяжелел, но не до тучности. Это тоже было отличительной чертой многих северянок: они накапливали жирок для тепла. Но внешность, как водится, обманчива: несмотря на свою кажущуюся неповоротливость, в работе Гремислава была просто зверь. Смилина хорошо знала её и видела в деле. Ударом кулака её лучшая ученица плющила стальные болванки, зачастую не пользуясь даже молотом, но её крупным, толстым пальцам была подвластна и тончайшая работа. Казалось, что эти грубые обрубки даже швейную иглу не могли ухватить, а вот поди ж ты – выходили из них изумительные по своей сложности и красе ожерелья, серёжки и обручья из белого золота, украшенные затейливым кружевом скани. Всё было под силу умелым рукам Гремиславы. Супругу она взяла под стать себе – пышную, сдобную, с густым грудным голосом. Но весомые достоинства не мешали Иворьице плавать павушкой, ступая бесшумно и скользя словно бы в вершке над полом. Что греха таить – всегда нравились Смилине северные женщины: их и обнять не страшно. Впрочем, такие игривые думы оружейница гнала от себя, сурово хмурясь.
Старшие дочери Гремиславы уродились в свою могучую родительницу, а вот сёстры были более тонкой стати. Показала ученица Смилине и виновницу сегодняшнего торжества – толстощёкую белобрысую малышку, всю в пухленьких складочках. Чмокая упитанное чадо в эти складочки, Гремислава умилённо мурлыкала:
– Ты мой котёночек! Ты моя булочка! Ух, так и съела б тебя, сладенькая!
– За столом наешься, матушка, – литым колокольным смехом всколыхнулась её супруга. – Нечего на дитё слюнки пускать! Ишь, оголодала…
Уж что-что, а вкусно, обильно и жирно покушать здесь любили. Столы ломились от яств, от души сдобренных маслом и топлёным жиром. Разнообразных блюд из мяса, рыбы и потрохов было столько, что даже Смилине, плотоядной до мозга костей, немного не хватало чего-нибудь растительного. Из такового на столе нашлась только пшённая каша, каждая крупинка которой купалась в золотом масле, да вездесущая квашеная капуста – тоже заправленная маслицем.
– Это Север, мастерица Смилина, – облизывая пальцы, усмехнулась Гремислава. – Тут без жира нельзя: сил не будет, замёрзнешь.
Добирались северянки и до Ледовитого моря, промышляя кита, моржа, тюленя, рыбу. У берегов, на самом краю Белых гор, всегда стояли мощные ладьи кошек-китобоев. Жир и мясо морских зверей здесь ценились, а неистребимый запах ворвани царил в этих местах, став отличительным знаком Севера – таким же, как золото и камни. Смилине китятина была не слишком по нраву, но местные жительницы привычно ели её в самых разных видах. Любили здесь и нарезанное тонкими стружками замороженное мясо и благородную морскую рыбу.
Гостей набралось сотни две, не меньше: погулять с размахом Гремислава любила, а размеры дома позволяли. Когда пошли пляски, Смилина не могла отвести взгляд от своей ученицы и её жены, и с лица оружейницы не сходила улыбка. И дивно, и весело ей стало при виде этой могучей парочки; супруги плавали друг около друга, как две ледяные глыбы в море. Не скакали они легкомысленно, не прыгали, а величественно сходились-расходились мелкими шажочками, не сводя друг с друга нежных взглядов. Любо-дорого было смотреть на них Смилине, хотя сама она давно не плясала: не лежала к этому душа, да и не по годам уж. А кто помоложе – те и скакали, и притопывали, и коленца выкидывали. Но вот кто-то из гостей обратился к Гремиславе: