Великая ревность великой женщины (Екатерина II – Александр Дмитриев-Мамонов – Дарья Щербатова. Росси
Шрифт:
Чрезвычайно довольный новым положением, он первым делом отблагодарил своего покровителя Потемкина, сделав ему дорогой и весьма многозначительный подарок – золотой чайник с надписью на французском языке: «Plus unis par le cоеur que par le sang». Обычно эта фраза переводится так: «Более соединены по сердцу, чем по крови» – и рассматривается как знак прощания с патроном, службу у которого оставлял Александр, и благодарность за протекцию, ведущую к такому головокружительному возвышению, и своеобразная клятва верности. Что и говорить: интересам Потемкина Дмитриев-Мамонов служил искренне и ревностно, отваживаясь даже на серьезные ссоры с его противником Алексеем Орловым. «Сашенька тебе кланяется и тебя любит, как душу, и часто весьма про тебя говорит», – писала Екатерина «светлейшему». Михаил Гарновский, доверенное лицо Потемкина
Однако вернемся к чайнику и многозначительной надписи на нем. Во французском арго и во французской эротической литературе (скажем, у популярных в то время равно как во Франции, так и в России Де Буффлера, Вольтера и Шарля Бови) слово «сердце» (le cоеur), имело значение женского полового органа. В таком случае, надпись приобретает весьма галантный оттенок – получается, патрон и его протеже породнились через лоно государыни!
Вообще, отвлекаясь несколько от темы, можно сказать, что этот самый le cоеur (во французском языке, кстати, слово «сердце» мужского рода, что очень забавно!) Екатерины не раз становился предметом самых что ни на есть гривуазных стишков и карикатур. Вот содержание одной из них в передаче уже известного злопыхателя Масона: «Я видел весьма забавный рисунок. Екатерина Великая, стоя одной ногой в Варшаве, а другой в Константинополе, накрыла всех государей Европы своими широкими юбками, словно шатром. А они, подняв глаза и разинув рты, дивятся лучистой звезде, которая образует центр. Каждый из них произносит слова соответственно положению и чувствам. Папа римский восклицает: «Иисусе! Какая бездна погибели!» Король польский: «Это я, я содействовал ее увеличению!» [2] и проч.».
Но вернемся к разговору о новом фаворите великой государыни – Александре Дмитриеве-Мамонове.
Екатерина вполне поддалась обаянию его красоты и изящества! За щегольство его прозвали Красным кафтаном, и отныне сие имя постоянно мелькает в письмах императрицы Гримму: «Красный кафтан одевает существо, имеющее прекрасное сердце и очень искреннюю душу. Ум за четверых, веселость неистощимая, много оригинальности в понимании вещей и передаче их, прекрасное воспитание, масса знаний, способных придать блеск уму. Мы скрываем, как преступление, наклонность к поэзии; музыку любим страстно. Все понимаем необыкновенно легко. Чего только мы не знаем наизусть! Мы декламируем, болтаем тоном лучшего общества; изысканно вежливы; пишем по-русски и по-французски, как редко кто, столько же по стилю, сколько по красоте письма. Наша внешность вполне соответствует нашим внутренним качествам: у нас чудесные черные глаза с бровями, очерченными на редкость четко, рост выше среднего, вид благородный; походка свободная; одним словом, мы так же надежны в душе, как ловки, сильны и блестящи с внешней стороны. Я уверена, что, встретьтесь вы с этим Красным кафтаном, вы бы осведомились о его имени, если бы сразу не угадали, кто он».
Екатерина поручала своему фавориту обязанности секретаря и немало веселилась над той властью, которую забрал над ней этот молодой человек: «Я диктовала совсем другое, не пожелал этого написать!»…
Вот что такое – та самая нестареющая, невянущая женская душа? Наверное, прежде всего, она способна питаться иллюзиями, не видеть удручающей реальности. Реальность же состояла в том, что Дмитриев-Мамонов был комедиантом высшей пробы. Да и спасибо ему за это! Екатерина была счастлива действительной или тщательно разыгранной сценой ревности, которую он закатил ей перед встречей со Станиславом Понятовским! Описывая ту сцену Григорию Потемкину, она потом нарочно преувеличила скуку, испытанную в разговоре с польским королем, и присовокупила: «Саша – человек неоценимый!» И снова благодарила светлейшего за такой подарок…
Ланжерон, еще один пристрастный француз, служивший в российской армии и оставивший «беспристрастные» заметки о России, писал о фаворитах императрицы: «Некоторые умели облагородить свое унизительное положение: Потемкин – сделавшись чуть ли не императором, Завадовский – пользой, которую он приносил в администрации, Мамонов – испытываемым и нескрываемым стыдом».
Ну, насчет стыда, это мсье Ланжерон несколько преувеличил, конечно. Александр очень держался за свое положение! Ведь милости Екатерины сыпались на него как из рога изобилия. 19 июля 1786 года Мамонов был произведен в полковники с пожалованием во флигель-адъютанты, а 2 сентября пожалован корнетом Кавалергардского корпуса с чином генерал-майора. 20 января 1787 года он был пожалован действительным камергером, а 11 июня того же года премьер-майором Преображенского полка. Вскоре государыня произвела его в генерал-адъютанты. Она одаривала его и дорогими презентами. В короткий срок молодой человек стал одним из богатейших людей России. Только в Нижегородской губернии у него было около 27 тысяч крепостных. Отец его был пожалован в сенаторы. Сам Александр, проявляя истинно аристократический вкус, из всех возможных даров отдавал предпочтение бриллиантам.
Однажды ему захотелось орден Александра Невского, который давался лишь за важные государственные заслуги. Даже видавшие виды придворные были ошеломлены столь непомерными претензиями. Екатерина тоже решила, что это уже слишком, и ограничилась покупкой для Сашеньки редкостной трости в 3700 рублей. Храповицкий записал в своих дневниках: «Сама изволила носить трость к графу Дмитриеву-Мамонову». Но не тут-то было: «Он притворился больным, не быв ничем доволен, но желая ордена Александровского». Гарновский записал потом: «Накануне Александрова дня он с государынею немножко поразмолвился и от сего три дня пролежал под видом лихорадки в постеле…»
За это время произошел очень неприятный пассаж. На празднике по случаю спуска на воду нового корабля придворными было отмечено мимолетное, но милостивое внимание императрицы к безвестному секунд-майору Казаринову. У Мамонова возникло подозрение, что ему готовят замену, и, по словам Гарновского, «пункт о Казаринове весьма его беспокоил». И тут вдруг граф Брюс завел разговор о продаже имения. Фавориту захотелось его приобрести, хотя он только что купил другое, за 350 000 рублей. Он просил Брюса уступить в цене, но тот не соглашался, сказав, что есть другой покупатель. Александр бросал, бросал на Екатерину взгляды, полные мольбы: мол, ну скажи, что ты купишь для меня эту игрушку! – однако та делала вид, что ничего не понимает. В конце концов Дмитриев-Мамонов понял, что имение от него уходит, и сказал с обреченным и обиженным видом:
– Ну ладно, продавайте. А кстати, кто тот покупщик?
– Казаринов, – ответил Брюс.
Александр мгновенно побледнел, переменился в лице и «почти умирающим голосом» заметил, что тот до сих пор слыл за человека бедного… Императрица не упустила возможности поддразнить капризника.
– Вишь, не один Казаринов на свете, – лукаво улыбнулась она. – Покупает, может быть, не тот, о котором ты думаешь…
Бог весть, какой смысл вкладывала она в эти слова, но Александр воспринял их как объяснение: имение Казаринову купила Екатерина! А зачем? Видимо, имеет на него виды как на будущего фаворита!
Это произвело страшное впечатление на молодого красавца – он лишился сознания. Лейб-медики Роджерсон и Мессинг были испуганы, не знали, что делать, и только приятель Дмитриева-Мамонова, Рибопьер, не растерялся и привел к его ложу Екатерину. Любовники примирились – к обоюдному удовольствию.
«Нельзя себе представить, в каком беспорядке граф тогда находился, – докладывал Гарновский Потемкину. – Неизвестность, горечь, досада и отчаяние так сильно им овладели, что он принужден был, сказавшись больным, сойти вниз. Пришед домой, начал он жаловаться на спазмы в груди, которые действительно начали его тогда же мучить и наконец до того усилились, что в первом часу пополуночи надлежало ему пустить кровь, потому что жизнь его была в опасности. Государыня, услышав о сем происшествии, залилась слезами. Между тем графу сделалось легче, так что он ходил вверх и возвратился оттуда с Александровским орденом».
Вот смех-то: генерал-адъютант, не побывавший ни в одном сражении, получил высокую правительственную награду за смертельную опасность, которой подвергся благодаря собственной ревности! Орден был заслужен вздохами, слезами и весьма кстати приключившимся сердечным приступом! Между тем, видимо, даже хорошей военной выучкой баловень императрицы не отличался и верхом держался нетвердо. В одном из писем к Потемкину Екатерина сообщала, что Александр «выздоравливает от своего несчастливого с лошади упадения…».