Великая Российская трагедия. В 2-х т.
Шрифт:
Надежды на коренное изменение ситуации, что придут какие-то войска, о чем все еще продолжали говорить Руцкой, Коровников, Ачалов, — у меня лично не было. Впрочем, ее у меня не было уже давно. Меня обманывали буквально с первых дней начала Трагедии. На мои требования организовать ввод войск с целью их расположения по периметру “Белого дома” мне отвечали: “Да, правильно, мы это делаем, войска в пути, подойдут завтра.” Завтра говорили: Да, все правильно — подойдут завтра.” И так — бесконечно... Да, надо было самому делать и это дело. Но что проку думать сейчас об этом?
Руцкой, Уражцев, Румянцев непрерывно выступали по
Бронетранспортеры подошли к Дому Советов около 7 часов утра, расстреляли безоружные посты охраны, палатки. В них спали в основном женщины и дети. Те, кто был в здании, видели, как трупы, множество трупов, накрывали полиэтиленовой пленкой. Затем начался расстрел Парламента.
"На огонь не отвечать!"
В 7-30 утра по внутренней трансляции Дома Советов Руцкой передал приказ: “На огонь не отвечать”. И вплоть до штурма защитники Конституции не сделали ни единого выстрела в ответ на шквальный, убийственный огонь штурмовиков.
...Из своих апартаментов я переходил в зал Палаты национальностей, куда часов в 8 утра были перемещены оставшиеся в здании люди — депутаты, сотрудники, служащие, журналисты, пришедшие к нам на помощь люди — среди них я уже ранее приметил знакомых ученых, профессоров, художников — все они, видимо, решили разделить с нами свои судьбы. Многие ушли ночью, зная о трагедии у “Останкино”. Поэтому осталось на 4 число уже сравнительно немного людей — не более 450-500 человек.
"Они спасли честь нации!"
Так напишет позже Владимир Бушин. Лаконично и точно.
Среди знакомых лиц я узнавал и тех, кто здесь находился и в дни августовского путча 1991 года, вот они опять пришли по зову сердца и совести для защиты Свободы, Справедливости...
Длинными, узкими коридорами я переходил из своего “председательского” крыла здания на 5-м этаже “Белого дома” в Палату национальностей. По переходам расположились ребята в зеленой униформе. Они каждый раз вопрошающе смотрели на меня. Я останавливался, заговаривал с ними... Еще первый раз, столкнувшись с ними, я задал вопрос подошедшим ко мне юношам:
— Что будем делать? Как настроение? К сожалению, все развивается не так, как должно было бы быть. Армия не желает действовать согласно Конституции. А боевики Ерина готовы всех расстрелять. Надежды на победу защитников Конституции практически нет. Может быть, подумать, как вам незаметно уйти из здания Верховного Совета?
— Мы будем вас защищать, Руслан Имранович. — Мы не дадим вас и Руцкого убить, они уже пытались сделать это дважды — ночью 2-го, и рано утром 3-го октября. Мы обезвредили этих людей, может быть, вы и не знаете об этом. А что делать? — это решайте вы сами. Только не терзайтесь мыслью о том, что не можете найти выход из положения. Мы с ребятами все обсудили. Вы, Руслан Имранович, человек не военный. Вы — политик. Большой политик. Вы как Председатель Верховного Совета России и ваши депутаты сделали все, что было возможно сделать для предотвращения путча, а затем и его подавления. За вами мы не видим ошибок. Будьте спокойны...”
Другие, стоящие полукругом ребята в униформе молча кивнули, отдали честь. Расступились. Я прошел. Слышать это в такие трагические минуты, может, было утешительно, но и горько. Нет, ребята, думалось мне, если мы терпим поражение, значит, я не сделал всего, чтобы не допустить поражения.
Шел и думал: что же сказать этим мужественным парням? Даже в эти трагические для каждого из них минуты, они хотели поддержать меня...
Рано утром был убит отец Виктор. Он вместе с другими священниками (Алексеем Злобиным, отцом Никоном, отцом Андреем) организовал крестный ход вокруг “Белого дома”. Взывал к совести солдат, пытался сеять добро в ожесточившихся сердцах. Отец Андрей после освобождения мне рассказал, что на отца Виктора наехал танк и стал кружиться. Искромсали тело священника в клочья перед Российским Парламентом. Вечная ему память!..
Среди оставшихся в “Белом доме” была хрупкая девушка. Как-то, быстро проходя по переходу, я увидел, как она взяла громкоговоритель и в сопровождении двух парней направилась к разбитому окну, выходящему на Набережную. Стала просить атакующих не стрелять, пыталась объяснить, что здесь — защитники Конституции, текие же молодые ребята, как и они, говорила, что здесь нет никаких преступников, а ребята имеют единственную цель — защитить Конституцию, защитить парламентариев, сотрудников, работающих в Российском Парламенте. Депутаты, — говорила она, — написали те Законы, по которым живут люди, само государство, они — не военные. Разве мирных людей, пришедших к ним на защиту, можно убивать?
Еще долго, взволнованно, путая слова, говорила в громкоговоритель эта мужественная девушка. По ней открыли сильный огонь. Она продолжала говорить. Я не выдержал, закричал ребятам: “Уберите девушку!” Они подскочили к ней — не успели! Она вскрикнула, схватилась за левый бок, сквозь пальцы показалась кровь... Я, как очумелый, кинулся вон — не было сил смотреть на все это, слышать это...
Я чувствовал свою вину за то, что не сумел обеспечить разгром ельцинского путча быстро и решительно. И в то же время сознавал свою ответственность за тех, кто стрелял в эту девушку, в людей у мэрии, у “Останкино”. А сейчас убивал нас.
Никак не мог отделаться от мысли, что и за штурмовиков, наступающих на “Белый дом”, и за защищающихся в нем — за всех за них я в равной мере ответственен перед Законом и перед народом.
Эти последние часы и минуты в Парламентском дворце были страшными для меня: в силу неотразимости наступающего конца — гибели Верховного Совета, Конституции, Демократии, мечтаний о свободе, равенстве, счастье.
Расстрел танковыми орудиями всего того, чем жил последние годы — надежды на улучшение жизни людей, их нравственное, культурное освобождение, построение прочных демократических институтов власти, которые контролировались бы самим народом... Но — побеждает обыкновенный фашизм...