Великая русская революция: 1905-1922
Шрифт:
В российское общество, и без того переживающее серьезный раскол на грани гражданской войны, был вбит очередной клин. Антисоветская печать ликовала и негодовала одновременно. Патриотические воззвания чередовались со статьями, полными злорадства от бессилия Советов. Обвинения в том, что германские агенты–большевики предают интересы России, разыгрывают в Бресте спектакль по сценарию Вильгельма, соседствовали с выпадами «теперь-то тевтон покажет вам настоящую войну».
Нужно отметить, что настроения в среде старой российской элиты были крайне противоречивы. Д. Рид приводит фрагмент интервью с кадетом Степаном Лианозовым — «русским Рокфеллером», как характеризует его американский журналист. Беседа состоялась незадолго до Октябрьской революции: «Революция, — сказал он, — это болезнь. Раньше или позже иностранным
Журналист продолжает: «Значительная часть имущих классов предпочитала немцев революции — даже Временному правительству — и не колебалась говорить об этом. В русской семье, где я жил, почти постоянной темой разговоров за столом был грядущий приход немцев, несущих «законность и порядок…». Однажды мне пришлось провести вечер в доме одного московского купца: во время чаепития мы спросили у одиннадцати человек, сидевших за столом, кого они предпочитают — «Вильгельма или большевиков». Десять против одного высказались за Вильгельма» [2] .
После Октября если что и изменилось, то только в худшую сторону. И позже заключение позорного и «предательского» Брестского мира привело к тому, что, — цитата из письма немецкого посла графа Мирбаха канцлеру в апреле 1918 года, — «Те самые круги, которые яростно поносили нас раньше, теперь видят в нас если не ангелов, то, по крайней мере, полицейскую силу для их спасения» [3] .
А вот свидетельство одного из лидеров кадетов в Москве князя Долгорукого: «В середине лета князь X рассказывал мне, приехав прямо от графа Мирбаха, как он его умолял направить в Москву хоть один германский корпус, чтобы прогнать большевиков. Граф Мирбах отвечал ему, что ежедневно к нему с такой же просьбой обращаются несколько человек. «Вы, правые, умеете только просить, но за вами ничего не стоит, — заключил Мирбах» [4] .
Таким образом, патриотизм старых элит в 1917-18 годах соседствовал с пожеланиями скорейшего разгрома большевиков германской армией.
Примечания:
[1]Д. Рид «10 дней, которые потрясли мир».
[2]Там же.
[3]Ю. Фельштинский «Большевики и левые эсеры. Октябрь 1917 — июль 1918» Париж, 1985. [Электронная копия] — 1 файл fb2. Со ссылкой на Germany and the Revolution in Russia 1915-1918. Documents from the Archives of the German Foreign Ministery. Edited by Z. A. B. Zeman, London, 1958.
[4]Там же.
8. Большевики из «пораженцев» становятся оборонцами. С чего начался раскол в РСДРП(б)
Если в феврале–марте 1917 года, на фоне свершившейся «буржуазной» революции большевики существенно качнулись вправо, попав под влияние меньшевиков и эсеров, то к концу 1917 — началу 1918 годов партию охватил обратный процесс. Значительные массы большевиков, окрыленных успехами первых месяцев существования власти Советов, ударились в крайнюю левизну.
Чтобы понять причины крупнейшего партийного кризиса начала 1918 года, нам снова придется обратиться к марксизму, а точнее к тому, как трактует эта теория вопросы войны. Ранее мы останавливались лишь на позиции «пораженчества» в империалистической войне 1914 года. Но проблема куда глубже — марксизм разделяет все войны на два вида: реакционные и прогрессивные. Из этого деления рождается отношение марксистов к войне — в том числе по вопросам защиты отечества, «оборончества», «пораженчества» и т. д.
«Марксизм…, — писал Ленин в 1916 году, — требует исторического анализа каждой отдельной войны, чтобы разобрать, можно ли считать эту войну прогрессивной, служащей интересам демократии или пролетариата. <…> Война есть продолжение политики. Надо изучить политику перед войной, политику, ведущую и приведшую к войне. Если политика была империалистская, т. е. защищающая интересы финансового капитала, грабящая и угнетающая колонии и чужие страны, то и война, вытекающая из этой политики, есть империалистская война. Если политика была национально–освободительная, т. е. выражавшая массовое движение против национального гнета, то она, вытекающая из такой политики, есть национально–освободительная война. <…> «Защита отечества» со стороны национально–угнетенной страны против национально- угнетающей не есть обман, и социалисты вовсе не против «защиты отечества» в такой войне…
Отрицать «защиту отечества», т. е. участие в войне демократической, есть нелепость, не имеющая ничего общего с марксизмом» [1] .
Позицию «пораженчества» марксисты занимали только в реакционной войне (в соответствующей моменту риторике Ленина — империалистической), которую вели правящие слои ради достижения своих экономических и политических целей. Ради расширения рынков сбыта, передела колоний, доступа к ресурсам и т. д. — предельно упрощая, ради собственного обогащения. Такой войне, неизбежно сопровождаемой самой патриотической пропагандой, марксисты в поддержке отказывали. Более того — всеми силами разоблачали лживость патриотической пропаганды, за которой реальные народные чаяния отсутствовали, а крылись интересы конкретных финансово–промышленных групп и представляющих их правительств. Такие войны марксизм признавал реакционными.
Но существовали войны прогрессивные — ведущие к социальному прогрессу. Например, демократические — в понятии «народные». То есть ведущие к освобождению от колониального гнета или власти захватчика. Социалисты занимали в них позицию угнетенных против угнетателей.
Другой вид прогрессивной войны — война, ведущая к смене социально–экономической формации, внутрення война, или гражданская. Ведь речь шла не только об угнетении одной страны другой, не только о национально–освободительном движении, объединяющем все слои населения в борьбе с поработителем. Речь шла также и об угнетении большинства населения меньшинством. Ленин в 1916 году писал: «Гражданские войны — тоже войны. Кто признает борьбу классов, тот не может не признавать гражданских войн, которые во всяком классовом обществе представляют естественное, при известных обстоятельствах неизбежное продолжение, развитие и обострение классовой борьбы. Все великие революции подтверждают это» [2] .
«Гражданская война есть тоже война; следовательно, и она неминуемо должна ставить насилие на место права. Но насилие во имя интересов и прав большинства населения отличается иным характером: оно попирает «права» эксплуататоров буржуазии», — писал Ленин в другой работе [3] .
Третья принципиально важная для нашей темы разновидность прогрессивной войны — война революционная. Коммунистический манифест провозгласил, что с победой социалистических революций исчезнут противоречия между народами, и, следовательно, основания для войн. Рядом коммунистов этот тезис был воспринят буквально. Европейские социал-демократы в 1916 году, в преддверии, как тогда казалось, Мировой революции, выдвинули новый лозунг в замен старого «вооружение народа» — его разоружение. Ленин, полемизируя с ними, отмечал: «Победивший в одной стране социализм отнюдь не исключает разом вообще все войны. Наоборот, он их предполагает. Развитие капитализма совершается в высшей степени неравномерно в различных странах… Отсюда непреложный вывод: социализм не может победить одновременно во всех странах. Он победит первоначально в одной или нескольких странах, а остальные в течение некоторого времени останутся буржуазными или добуржуазными. Это должно вызвать не только трения, но и прямое стремление буржуазии других стран к разгрому победоносного пролетариата социалистического государства. В этих случаях война с нашей стороны была бы законной и справедливой. Это была бы война за социализм, за освобождение других народов от буржуазии. Энгельс был совершенно прав, когда… прямо признавал возможность «оборонительных войн» уже победившего социализма. Он имел в виду именно оборону победившего пролетариата против буржуазии других стран. <…> Было бы просто глупо отрицать «защиту отечества»… со стороны победившего пролетариата в его войне против какого-нибудь Галифе буржуазного государства» [4] .