Великая Степь. Басжок
Шрифт:
Ребята шли, подсвечивая себе путь фонариками. Время приближалось к полуночи.
– Влетит нам, – беспокоился Амир.
– Чего ты-то переживаешь? – удился Саня. – Твой дед – мировой мужик. Он нас даже спалил за курением и сделал вид, будто не увидел.
– Он и так не увидел,– заметил Ваня. – У него катаракта на обоих глазах!
– Ага, – съехидничал Саня. – Когда мы у гуся яйцо спёрли он хорошо разглядел. Забыл, как он нам грозился задницы надрать?
– У гуся? – Ваня шел первым и обернулся через плечо.
– Ну у гусыни, – фыркнул Саня. – Велика разница, тебе лишь бы придраться!
За
– Цел? – спросил дедушка.
– Да, всё в порядке, – ответил Амир и вошел в дом.
Канат-ата усадил внука за стол, не смотря на отказы мальчика, налил ему миску борща, что приготовила Надия-тате и стал расспрашивать:
– Ну что, как прошел день?
– Спасибо, дедушка, хорошо.
– Где были?
Амир решил не раскрывать тайны близнецов и всего лишь рассказал, как они рыбачили.
– Много наловили? – с недоверием спросил дед.
– Знаете, совсем не было клёва,– пожал плечами Амир.
После ужина мальчика потянуло в сон и пожелав старику доброй ночи, Амир улёгся на раскладушку. Он завернулся в одеяло с головой и всю ночь видел во сне луноликую дыньку.
Утром Амир сидел на крыльце и играл в паззл на телефоне. Наказанный дедом Султан прохаживался по двору со своим гаремом и искоса поглядывал на мальчика янтарными глазёнками. Он находил на песке выпавшие ночью хвостовые перья, подходил к ним, наклонялся и долго-долго глядел на потерянное украшение. Затем кудахтал возмущенно, высоко задирал голову и уходил в тень ни то уязвлённый, ни то загордившийся.
Дверь из дому скрипнула и через мгновенье на крылечко рядом с Амиром опустился дед. Он был одет в белый льняной комплект и красивую белую тюбетейку с золотой вышивкой.
– Пойдёшь со мной? – спросил он, глядя в экран телефона.
– Куда? – Амир тут же выключил игру.
– Вчера у Надежды верблюдица окотилась, – Канат-ата медленно поднялся и протянул мальчику новую шелковую шапочку из синего бархата. – Доение…
Амир с дедушкой вошли в калитку двора Надия-тате. Тут уже собрались около десятка пожилых мужчин и женщин. Все в традиционной казахской одежде. Женщины в красивых расшитых золотом камзолах и платках на головах, а под камзолами виднелись лёгкие длинные платья, мужчины в белых, бежевых и голубых костюмах у всех на головах колпак или тюбетейка. Близнецы сидели на деревянной лавке у амбара сложив руки на груди. На них тоже были тюбетейки. Амир подошел к друзьям и пожав им руки уселся на лавку.
– Праздник да? – осведомился Амир.
– Ага,– фыркнул Саня. – Нас даже на пруд не отпустили. Вон, старичьё со всего колхоза притопало. Ещё и с соседнего посёлка на грузовике приехали. Мы всё утро баурсаки жарили и мясо варили.
– Ты тише будь,– ткнул брата в бок локтем Ваня. – Это же традиция…и не «старичьё» а пожилые люди.
– Хрен редьки не слаще,– Саня отвернулся.
Тётя Надя вышла из дому. Она бала одела в красивое сиреневое платье поверх которого надела желтый жилет с национальными узорами. Голову она покрыла бежевым платком, окантованным золотыми кистями. В руках Надия-тате несла керамическую глубокую миску, больше похожую на салатник.
Ребята увидели, как Канат-ата двинулся навстречу тёте Наде. Они вместе вошли в Амбар, а следом и все гости.
– Чего это они? – шепотом спросил Амир у близнецов.
–Первое доение,– ответили те хором, но только с разными интонациями: Саня-пренебрежительно, а Ваня с ноткой некоей торжественности.
В амбаре было не протолкнуться, и Ваня поманил рукой Амира на сеновал, с которого можно было увидеть, что происходит в амбаре. Саня так и остался сидеть на лавке, ковыряя носком сандалии песок.
Пацаны улеглись животами на терпко пахнущем сене и стали глядеть на происходящее внутри амбара через битые стёкла окошка под самым потолком.
Дедушка читал молитву, сложив перед собой чашей ладони, все присутствующие последовав его примеру сложили ладони и внимательно слушали. Бурая одногорбая верблюдица с любопытством глядела на собравшихся, оттесняя к стене маленького белого верблюжонка. Малыш был размером с телёнка, нетвёрдо стоял на тоненьких ногах и удивлённо выглядывал из-под материнского живота. Помолившись, дедушка принял у тёти Нади эмалированный желтый ковш с вишенками на бортах и зажёг внутри него неприятно пахнущую траву. Из посуды густо задымило. Дедушка поднёс ковшик к лицу, что-то пробормотал в жирный жёлто-зелёный, как от махорки дым и стал окуривать помещение. Тётя Надя поднесла детский пластиково-железный стульчик с оторванной спинкой к верблюдице, поставила на него голубое пятилитровое ведро, затем подтолкнула ведро со стулом под вымя верблюдице и запустила руки животному в область паха.
Все замерли. Надия-тате орудовала сосками верблюдицы несколько минут и с каждой секундой становилась всё мрачнее. Она уступила место у вымени Канат-ата, тот отставив ковш в сторону тоже запустил руки под живот верблюдице, от чего та грозно заурчала и набрала полный рот слюны.
– Молока нет,– испуганно шепнул Ваня.
– Это как? Малыш выпил?
– Нет, Бабнадя говорила, что позовёт твоего деда потому, что верблюжонок не может рассосать вымя.
– А Канат-ата ветеринар что ли? – удивлённо прошептал Амир.
– Чего? – повысил голос Ваня и выпучил глаза.
Он хотел сказать ещё что-то, но Надия-тате увидела смотрящих в окошко пацанов и тут же согнала их с сеновала.
*
Амир и близнецы наблюдали за тем, как уходят со двора тёти Нади задумчивые гости. Застолья не было. Приглашенные взяли угощение с собой в газетках, полиэтиленовых пакетиках и молча разошлись по домам. Надия-тате принесла из дому соску для телят, наполнила её коровьим молоком и теперь поила верблюжонка расстроенная и мрачная.