Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке
Шрифт:
Значит, осведомленные люди долго помнили об отъезде Жданова в отпуск в Сочи во второй половине июня 41-го, причем говорили об этом почему-то во множественном числе: «они», «члены Политбюро», «они в Сочи сидели». Возможно, это означает, что там в это время отдыхали и Калинин с Андреевым, но разве от них тогда что-то серьезно зависело? Все зависело от Сталина, и похоже, что в первую очередь именно его нахождение в Сочи в момент начала войны имел в виду некто, беседовавший с Молотовым.
Читаю Молотову (это Чуев о себе говорит. – А. О.) выдержки из книги Авторханова о 22 июня 1941 года: «Приехали к нему на дачу (скорее – позвонили. – А. О.) и предложили выступить с обращением к народу. Сталин наотрез отказался. Тогда поручили Молотову…»
– Да, правильно, приблизительно так.
– «Сталину предложили возглавить Главное командование Красной Армии – отказался».
– Ну зачем ему все брать на себя? Он и так оставался во главе, но не завален мелочами, второстепенными вопросами. Это правильно он делал, конечно.
Вдвойне правильно, если его не было в Москве. А как только вернулся, наплевав на все убедительные перечисленные Молотовым доводы, немедленно взвалил на себя все военные должности: 10 июля возглавил Ставку Верховного Командования, 19 июля стал наркомом обороны и 8 августа Верховным Главнокомандующим
– «Когда члены Политбюро начали напоминать Сталину о его личной ответственности в случае катастрофы, Сталин перешел в контрнаступление и обвинил Молотова в предательстве…»
– Молотова?
– Да,
– Ну знаете, абсурд! Сталин же там был. Все это было по его инициативе, по сути дела.
– «Ворошилова и Жданова назвал саботажниками – соглашения с англо-французской миссией…»
– Ну, неправильно.
– «На возражение, что все это делалось ведь по прямому предложению лично Сталина, Сталин с несвойственной ему горячностью вскочил с места, обложил всех матом и исчез в один из своих тайников»… Приводит слова Хрущева: «Я знаю, каким героем он был. Я видел его, когда он был парализован от страха перед Гитлером, как кролик, загипнотизированный удавом».
– Ну, конечно, он переживал, но на кролика не похож, конечно. Дня два-три (другие говорят «дня четыре», но ведь советские руководители и полководцы впервые увидели его подпись только на восьмой день, а народ впервые услышал его голос лишь на двенадцатый день войны. – А. О.) он не показывался, на даче находился. Он переживал, безусловно, был немножко подавлен. Но всем было очень трудно, а ему особенно.
– Якобы был у него Берия, и Сталин сказал: «Все потеряно, я сдаюсь».
– Не так. Трудно сказать, двадцать второго или двадцать третьего это было, такое время, когда сливался один день с другим. «Я сдаюсь» – таких слов я не слышал. И считаю их маловероятными.
– Авторханов пишет о Евгении Аллилуевой, тетке Светланы, которая пришла к Сталину в августе 1941 года и была поражена его паническим настроением (ее дочь К. П. Аллилуева в книге «Племянница Сталина» утверждает, что Е. Аллилуева последний раз видела Сталина «через несколько дней» после начала войны (с. 176), то есть в июне или в июле. – А. О.).
– Нет, тогда он уже оправился. Когда он стал министром военным? Тридцатого июня? (Опять ошибается товарищ Молотов, Сталин стал наркомом обороны позже – 19 июля 1941 г. – А. О.).
Член Политбюро, нарком внешней торговли CCCP А. И. Микоян (цит. по [82, гл. 31]:
В субботу 21 июня 1941 г., вечером, мы, члены Политбюро, были у Сталина на квартире. Обменивались мнениями. Обстановка была напряженной. Сталин по-прежнему уверял, что Гитлер не начнет войны. Неожиданно туда приехали Тимошенко, Жуков и Ватутин (присутствие Ватутина на квартире Сталина крайне маловероятно и больше никем не подтверждается. – А. О.). Они сообщили, что только что получены сведения от перебежчика, что 22 июня в 4 часа утра немецкие войска перейдут нашу границу. Сталин и на этот раз усомнился в информации, сказав: «А не перебросили ли перебежчика специально, чтобы спровоцировать нас?»
Поскольку все мы были крайне встревожены и требовали принять неотложные меры, Сталин согласился «на всякий случай» дать директиву в войска о приведении их в боевую готовность. Но при этом было дано указание, что, когда немецкие самолеты будут пролетать над нашей территорией, по ним не стрелять, чтобы не спровоцировать нападение (может быть, в этом указании имелось в виду начало второго этапа Великой транспортной операции – переброска через границу в обе стороны живой силы своим ходом, а также пролета авиации? – А. О.). <…> Мы разошлись около трех часов ночи 22 июня, а уже через час меня разбудили: «Война!» Сразу члены Политбюро вновь собрались у Сталина (это где – на даче, на квартире или в кабинете? – А. О.), зачитали информацию о том, что бомбили Севастополь и другие города… Решили, что надо выступить по радио в связи с началом войны. Конечно, предложили, чтобы это сделал Сталин. Но Сталин отказался: «Пусть Молотов выступит». Мы все возражали против этого: народ не поймет… Однако наши уговоры ни к чему не привели (а как же «большинство», партийная дисциплина? – А. О.). Сталин говорил, что не может выступить сейчас, это сделает в другой раз. Так как Сталин упорно отказывался, то решили, пусть выступит Молотов. Выступление Молотова прозвучало в 12 часов дня 22 июня.
На второй день войны для руководства военными действиями решили образовать Ставку Главного Командования. При обсуждении вопроса Сталин принял живое участие.
Эта весьма многозначительная фраза, скорее всего, означает, что Сталин отказался быть председателем и выдвинул Тимошенко, ибо все остальные могли предлагать на этот пост только вождя. Он же убедительно доказал, что руководить Ставкой из Сочи невозможно и что он возглавит ее, вернувшись в Москву. Так и вышло. Председателем Ставки Верховного Командования он стал 10 июля 1941 г.
…Договорились, что Председателем Ставки будет Тимошенко, а ее членами Жуков, Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный и адмирал Кузнецов. При Ставке создали институт постоянных советников. Ими стали: Ватутин, Вознесенский, Воронов, Жданов, Жигарев, Мехлис, Микоян, Шапошников…
Вечером вновь собрались у Сталина (интересно, что о поведении и внешнем виде Сталина даже не упоминается, и это усиливает подозрение, что в тот момент он отсутствовал. – А. О.). Сведения были тревожные. С некоторыми военными округами не было никакой связи. На Украине же дела шли не так плохо, там хорошо воевал Конев. Мы разошлись поздно ночью. Немного поспали утром, потом каждый стал проверять свои дела по своей линии: как идет мобилизация, как промышленность переходит на военный лад, как с горючим и т. д.
Сталин в подавленном состоянии находился на ближней даче (надо же как-то объяснять отсутствие вождя в такой момент. – А. О.) в Волынском (в районе Кунцева)…
На седьмой день войны фашистские войска заняли Минск. 29 июня, вечером, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия.
Согласно записям в Кремлевском журнале, в этот день приема вообще не было. А вот если действующая часть Политбюро утром 29-го вылетела в Сочи, то вечером в этот день они действительно собрались у Сталина, только не в Кремле, а на сочинской даче.
…Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться в обстановке.
В наркомате были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Жуков докладывал… Около получаса говорили довольно спокойно. Потом Сталин взорвался: «Что за Генеральный штаб? Что за начальник штаба, который в первый же день войны растерялся, не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует?»
Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек буквально разрыдался и выбежал в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5—10 Молотов привел внешне спокойного Жукова, но глаза у него были мокрые…
Очень трудно представить, что все это происходит в помещении Генштаба, тем более что, кроме Жукова, никто из работников наркомата обороны даже не упомянут в этом рассказе. Скорее, ни в какой наркомат большой группой руководителей не ездили, а просто взяли с собой в самолет Жукова, и весь этот разговор с ним состоялся в Сочи, после решения там самых важных вопросов о руководстве страной в военное время.
…Через день-два, около четырех часов, у меня в кабинете был Вознесенский.
Похоже, Микоян разбил эпизод поездки к Сталину 29–30 июня и подготовки к ней на три эпизода и сместил во времени.
…Вдруг звонят от Молотова
Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле. Увидев нас, он как бы вжался в кресло и вопросительно посмотрел на нас. Потом спросил: «Зачем пришли?» Вид у него был настороженный, какой-то странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь по сути дела он сам должен был нас созвать. У меня не было сомнений: он решил, что мы приехали его арестовать.
Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы поставить страну на ноги. Для этого создать Государственный Комитет Обороны. «Кто во главе?» – спросил Сталин. Когда Молотов ответил, что во главе – он, Сталин, тот посмотрел удивленно, никаких соображений не высказал. «Хорошо», – говорит потом. Тогда Берия сказал, что нужно назначить 5 членов Государственного Комитета Обороны. «Вы, товарищ Сталин, будете во главе, затем Молотов, Ворошилов, Маленков и я», – добавил он.
Сталин заметил: «Надо включить Микояна и Вознесенского. Всего семь человек утвердить». Берия снова говорит: «Товарищ Сталин, если все мы будем заниматься в ГКО, то кто же будет работать в Совнаркоме, Госплане? Пусть Микоян и Вознесенский занимаются всей работой в правительстве и Госплане». Вознесенский поддержал предложение Сталина. Берия настаивал на своем, Вознесенский горячился. Другие на эту тему не высказывались.
1 июля постановление о создании Государственного Комитета Обороны во главе со Сталиным было опубликовано в газетах.
Интересно, что Микоян ни слова не сказал об обстоятельствах подготовки и утверждения Директивы от 29 июня 1941 г., текст которой был написан им вместе с Молотовым и Щербаковым и которая легла в основу речи Сталина по радио 3 июля 1941 г. Дело в том, что ее текст был написан и напечатан в Москве еще 28 июня, собственноручно доработан и подписан Сталиным в Сочи и срочно передан в Москву для рассылки в тот же день.
Вскоре Сталин пришел в полную форму, вновь пользовался нашей поддержкой (а на самом деле – просто вернулся в Москву. – А. О.). 3 июля он выступил по радио с обращением к советскому народу.
Начальник Генерального штаба Красной Армии генерал армии Г. К. Жуков (цит. по [45, с. 260–265]:
Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М. А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик – немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.
Я тотчас же доложил наркому и И. В. Сталину…
– Приезжайте с наркомом минут через 45 в Кремль, – сказал И. В. Сталин.
Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н. Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль (почему-то Жуков не указывает конкретное время – «вечером» может означать от 18.00 до 24.00, однако в Кремлевском журнале указано время его пребывания там с Тимошенко, но без Ватутина: 20.50–22.50. – А. О.). По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.
И. В. Сталин встретил нас один (по Кремлевскому журналу, в это время в кабинете Сталина находились Молотов, Ворошилов, Берия, Вознесенский и Маленков. – А. О.). Он был явно озабочен.
– А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? – спросил он.
– Нет, – ответил С. К. Тимошенко. – Считаем, что перебежчик говорит правду.
Тем временем в кабинет И. В. Сталина вошли члены Политбюро. Сталин коротко проинформировал их.
– Что будем делать? – спросил И. В. Сталин. Ответа не последовало.
– Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, – сказал нарком.
– Читайте! – сказал И. В. Сталин.
Я прочитал проект директивы. И. В. Сталин заметил:
– Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву…
Не теряя времени, мы с Н. Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект… И. В. Сталин, прослушав проект директивы и сам еще раз его прочитав, внес некоторые поправки и передал наркому для подписи (если все так и было, на подлиннике директивы должна быть правка, сделанная рукой Сталина. – А. О.).
С этой директивой Н. Ф. Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать ее в округа. Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года. Копия директивы была передана наркому Военно-Морского Флота.
Примерно в 24 часа 21 июня командующий Киевским округом М. П. Кирпонос, находившийся на своем командном пункте в Тернополе, доложил по ВЧ, что, кроме перебежчика… появился еще один немецкий солдат… и сообщил, что утром в 4 часа немецкие войска перейдут в наступление.
Все говорило о том, что немецкие войска выдвигаются ближе к границе.
Об этом мы доложили в 00.30 минут ночи И. В. Сталину. Он спросил, передана ли директива в округа. Я ответил утвердительно…
Под утро 22 июня Н. Ф. Ватутин и я находились у наркома обороны С. К. Тимошенко в его служебном кабинете. В 3 часа 07 минут мне позвонил по ВЧ командующий Черноморским флотом адмирал Ф. С. Октябрьский и сообщил: «Система ВНОС флота докладывает о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов; флот находится в полной боевой готовности. Прошу указаний… Решение одно: встретить самолеты огнем противовоздушной обороны флота».
Переговорив с С. К. Тимошенко, я ответил адмиралу Ф. С. Октябрьскому:
– Действуйте и доложите своему наркому.
В 3 часа 30 минут начальник штаба Западного округа генерал В. Е. Климовских доложил о налете немецкой авиации на города Белоруссии. Минуты через три начальник штаба Киевского округа генерал М. А. Пуркаев доложил о налете авиации на города Украины. В 3 часа 40 минут позвонил командующий Прибалтийским военным округом генерал Ф. И. Кузнецов, который доложил о налетах вражеской авиации на Каунас и другие города. Нарком приказал мне звонить И. В. Сталину. Звоню. К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец слышу сонный голос генерала Власика (начальника управления охраны).
– Кто говорит?
– Начальник Генштаба Жуков. Прошу срочно соединить меня с товарищем Сталиным.
– Что? Сейчас?! – изумился начальник охраны. – Товарищ Сталин спит.
– Будите не медля: немцы бомбят наши города, началась война… Минуты через три к аппарату подошел И. В. Сталин.
Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия.
И. В. Сталин молчит…
Наконец, как будто очнувшись, И. В. Сталин спросил:
– Где нарком?
– Говорит по ВЧ с Киевским округом.
– Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы он вызвал всех членов Политбюро…
В 4 часа 10 минут Западный и Прибалтийский особые округа доложили о начале боевых действий немецких войск на сухопутных участках округов.
В 4 часа 30 минут утра мы с С. К. Тимошенко приехали в Кремль. Все вызванные члены Политбюро были уже в сборе.
Это утверждение Жукова противоречит Кремлевскому журналу, по записям в котором 22 июня в кабинет Сталина первыми вошли в 5.45 Молотов, Берия, Тимошенко, Мехлис и Жуков. Затем Маленков – в 7.30, Микоян – в 7.55, Каганович и Ворошилов – в 8.00, Вышинский – в 7.30, Кузнецов – в 8.15. Хотя, если Сталина в Москве не было, все они могли сидеть в приемной его кабинета, где собирались другие вызванные, и ждать прихода Молотова, который сначала наверняка дозвонился до Сталина и обсудил с ним ситуацию.