Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке
Шрифт:
Ну что ж, отвечаю на поставленный именно в этой главе вопрос, ибо, на мой взгляд, он напрямую связан с Великой транспортной операцией. Что же тут непонятного – в этом суворовском «биноме Ньютона»? Армии первого стратегического эшелона – это участники Великой транспортной операции, которым предстояло отправиться к Северному морю для последующей высадки на Британские острова или к Черному морю для переброски на Ближний Восток. Это те бойцы и командиры, которым выдавали с 12 июня смертные медальоны; те, у кого перед погрузкой отобрали снаряды, патроны и бензин (чтобы отправить боеприпасы и горючее отдельными эшелонами); те, кому выдали трусы и майки вместо кальсон и нательных рубах и сапоги вместо ботинок с обмотками. Младшим командирам и рядовым из их числа на петлицы прикрепили большие золотистые треугольники.
Эти армии, корпуса и дивизии покидали места своего расквартирования, а на их место для выполнения оборонительных задач выдвигались армии второго
Вот для чего был создан Второй стратегический эшелон!
Но для того чтобы это понять, Суворову надо читать «в рабочее от свободы время» не только хвалу и хулу в свой адрес, но еще и книги, содержащие новые, отличающиеся и от официальных «непокобелимых» (по любимому выражению одного моего знакомого) версий и от его собственной (а если по-честному, то от той самой риббентроповско-геббельсовской, ставшей с его помощью такой долгоживущей и долгоиграющей). Изредка такие книги все же попадаются. Хочется надеяться, что именно таковыми являются книги «Великая тайна Великой Отечественной. Новая гипотеза начала войны» и ее продолжение «Ключи к разгадке Великой тайны Великой Отечественной», которую читатель держит в руках. Читайте, Виктор Богданович, и может быть, наконец все станет ясно!
Ну так что, ответ на суворовский супервопрос наконец дан, или у В. Суворова в загашнике есть еще вопросы для «непонятливых»?
Кстати, в той самой своей книге на с. 256–257 Суворов совершенно справедливо пишет: «Противникам не надо меня ни разоблачать, ни уличать. Им надо найти другое простое, понятное, логичное объяснение тому, что случилось в 1941 году. Пока они другой теории не придумают, “Ледокол” будет продолжать свое победное плаванье».
Вот она, другая теория, пока еще гипотеза, начала войны. Так что, похоже, «победное плаванье» «Ледокола» закончено, хотя не надо забывать, что льдов официальных версий и неофициального вранья он расколол немало.
Как начиналась война для советского руководства
Член Политбюро, заместитель Председателя Совнаркома СССР, нарком иностранных дел В. М. Молотов (цит. по [129] с указанием страниц):
Мы знали, что война не за горами, что мы слабей Германии, что нам придется отступать. Весь вопрос был в том, докуда нам придется отступать – до Смоленска или до Москвы, это перед войной мы обсуждали (это утверждение Молотова совершенно не соответствует фактам, его опровергают: разоружение оборонительной линии Сталина на старой границе, речь Сталина 5 мая на встрече в Кремле с выпускниками военных академий о наступательном характере предстоящей войны, подтягивание аэродромов и складов к самой границе. – А. О.)… Мы делали все, чтобы оттянуть войну. И нам это удалось – на год и десять месяцев. Хотелось бы, конечно, больше. Сталин еще перед войной считал, что только к 1943 году мы сможем встретить немца на равных…
Есть очень много сообщений о таком мнении Сталина. Непонятно только, почему же он не понимал, что и немцы за два года резко увеличат количество и улучшат боевые характеристики выпускаемого оружия?!
…А с моей точки зрения, другого начала войны и быть не могло. Оттягивали, а в конце концов и прозевали, получилось неожиданно. Я считаю, что на разведчиков положиться нельзя. Надо их слушать, но надо их и проверять… Нам нужно было оттянуть нападение Германии, поэтому мы старались иметь с ними дела хозяйственные: экспорт-импорт…
На мой взгляд, все, что сказано в последнем абзаце, совершенно не соответствует действительности и направлено на то, чтобы скрыть истинный характер советско-германских отношений в 1939–1941 гг.
…Двадцать первого июня, вечером мы были на даче у Сталина часов до одиннадцати-двенадцати (очевидно, речь идет о «ближней» даче в Волынском. – А. О.)… Может быть, даже кино смотрели… Потом разошлись…
…Позвонил Жуков, он не сказал, что война началась, но опасность на границе уже была. Либо бомбежка, либо получили другие тревожные сведения…
…Жуков и Тимошенко подняли нас: на границе что-то тревожное началось.
Возможно, Молотов имел в виду, что, когда легли спать, кому-то из членов Политбюро позвонил Жуков, а кому-то Тимошенко?
…Мы собрались у товарища Сталина в Кремле около двух часов ночи, официальное заседание, все члены Политбюро были вызваны… (во-первых, не соответствует
А между двумя и тремя ночи позвонили от Шуленбурга в мой секретариат (Добрюха пишет, что ему рассказывал И. Стаднюк, со слов Молотова, как «в ночь с 21 на 22 июня между двумя и тремя часами ночи на его даче прогудел телефонный звонок. На другом конце провода представились: “Граф фон Шуленбург, посол Германии…” Посол просил срочно его принять. Чтобы передать меморандум об объявлении войны… Молотов назначает встречу – в наркомате – и тут же звонит Сталину на дачу. Сталин, как всегда, не выдает своего состояния. Размеренно раздаются слова: “Езжай, но прими немецкого посла только после того, как военные нам доложат, что агрессия началась…”» [37]. – А. О.), а из моего секретариата – Поскребышеву, что немецкий посол Шуленбург хочет видеть наркома иностранных дел Молотова… я без ведома Сталина не пошел бы встречать Шуленбурга, а я не помню, чтоб я звонил Сталину с дачи. Но я бы запомнил, потому что у меня не могло быть другой мысли, кроме того, что начинается война, или что-то в этом роде. Но звонил мне не Шуленбург, а чекист, связанный с Поскребышевым: Сталин дал указание собраться (а не вызвал к себе! – А. О.)… Шуленбурга я принимал в полтретьего или в три ночи, думаю не позже трех часов (а отнюдь не в 4.30 – 5.00, как утверждает Жуков, и не в 5. 30, как заявил сам Молотов, выступая по радио 22 июня. – А. О.). Германский посол вручил ноту одновременно с нападением. У них все было согласовано.
Из этой тирады следует, что Шуленбург сам добивался приема вопреки утверждению Жукова о том, что позвонить Шуленбургу предложил Сталин, о чем Молотов даже не упоминает. Более того, «поток сознания» Молотова «вынес» его неожиданное признание в том, что без согласия Сталина он бы никогда не пошел на встречу с послом Германии в ту ночь, а он не помнит, чтобы «звонил Сталину с дачи». Стоп! Зачем для получения согласия звонить Сталину, если он сидит рядом (если он действительно находился там, на даче в Волынском)?! Тем более если, по словам Жукова, Сталин сам предложил вызвать Шуленбурга?! А вот если его в кабинете не было, тогда ему надо было звонить.
Теперь о даче. Если Молотов имел в виду звонок Сталину со своей дачи, то это стало бы важным моментом в его изложении событий 22 июня. Но этого нет, значит, он имеет в виду дачу Сталина. Возможно, по указанию Сталина члены Политбюро, а скорее, Штаба Великой транспортной операции, собрались без него на его даче в Волынском, возможно потому что там был прямой телефон, связывающий ее с любой другой дачей Сталина, в том числе и в Сочи. Такое подозрение подкрепляет и молотовское слово «разошлись» вместо «разъехались» – возможно, разошлись по комнатам дачи и прилегли, пока их не «подняли» звонком Жуков с Тимошенко. Еще одно очень важное наблюдение: в своем описании начала войны Молотов, в отличие от Жукова, ни слова не сказал о поведении и внешнем виде Сталина, что является еще одним косвенным подтверждением того, что Сталина не было в Москве и все обсуждения с ним велись по телефону ВЧ-связи.
…Напряжение ощущалось и в 1939-м, и в 1940-м. Напряжение было очень сильное, поэтому немножко, конечно, было добродушие какое-то, ну, желание передышки. Кто-то мне недавно говорил, упрекая: «Жданов-то где был?» Он в Сочи был, когда началась война. Ну, конечно, можно было не ездить в Сочи в тридцать девятом году или в сороковом году, да и дальше в сорок первом, а, в конце концов, больному человеку, что с ним сделаешь, как-то надо дать передышку. Упрекают: «О чем они думали? О войне? Нет, они в Сочи сидели!» Оптимисты, мол, какие, члены Политбюро.