Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего
Шрифт:
Он заявил, пишет Пирсон: «Не хотите ли вы, чтобы я сказал русскому народу, что я русский меньше, чем лорд Керзон? Не хотите ли вы, чтобы я сказал русскому народу, что я русский меньше, чем Клемансо? Не хотите ли вы, чтобы я согласился на меньшее, чем то, что они предлагали России?»
Осознавая справедливость требований Сталина о западных границах СССР, Черчилль в качестве компенсации для Польши предложил увеличение ее территории за счет Германии, восстанавливая то, что поляки передадут Советскому Союзу на Востоке. «Сталин, – пишет Черчилль, – спросил, будет ли это сделано без участия поляков. Я сказал «Да», и, когда все это было неофициально
Ведя обсуждение приграничных вопросов, Сталин прекрасно осознавал, что за ним было право полководца сражавшихся армий. Поэтому, настаивая на признании границы, установившейся до войны, он сказал: «Речь идет о том, что украинские земли должны отойти к Украине, а белорусские к Белоруссии, то есть между нами и Польшей должна существовать граница 1939 года, установленная Советской Конституцией». На вопрос Идена, имеет ли он в виду линию Риббентроп – Молотов, Сталин с безразличием ответил: «Называйте это как хотите».
План послевоенного раздела Германии, предложенный Рузвельтом, удовлетворил Сталина, но он высказался за присоединение дополнительно к Советскому Союзу северной части Восточной Пруссии. «Русские, – сказал Сталин, – не имеют незамерзающих портов на Балтийском море. Поэтому русским нужны были бы незамерзающие порты Кенигсберг и Мемель и соответствующая часть Восточной Пруссии. Тем более что исторически это исконные славянские земли. Если англичане согласны на передачу нам указанных территорий, то мы согласны с формулой, предложенной Черчиллем».
Он знал, как быстро забываются позитивные намерения, и для него было важно сразу заручиться согласием на послевоенное устройство мира. На Тегеранской конференции Сталин, по существу, стал негласным лидером «Большой коалиции», и успех его политики был неоспорим.
Уже значительно позже, совсем в иной обстановке, Черчилль сделал своеобразное признание этого факта. Выступая в палате общин в декабре 1959 года, Черчилль заявил: «Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставляя даже нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов». Это не единственное, со стороны Черчилля, признание таланта и заслуг Сталина.
Хотя главной целью Сталина было вовлечение союзников в реальные боевые действия на европейском фронте, он оказал приоритетное влияние на решение других проблем коалиции. Его авторитет основывался на глубоком знании и понимании обсуждаемых вопросов: он разрушил иллюзию Черчилля о возможности вступления в войну Турции, убедительно доказав – и это впоследствии подтвердилось, – что Турция не станет воевать против Германии. Аргументы по отсрочке операции «Оверлорд» он «парировал ссылками на имевшуюся у него информацию о количестве немецких сил в Северной Франции и состоянии погоды в Ла-Манше».
Он не оставлял Черчиллю лазеек для затягивания решения основной проблемы. Присутствовавшие на совещании чувствовали, что Сталин информирован обо всем. Он знал даже точное состояние вооруженных сил участников коалиции и в соответствующий момент справедливо указал, что «20 эскадрилий в Каире сейчас ничего не делают».
Штеменко пишет, что «цифры, характеризующие соотношение сил, били Черчилля не в бровь, а в глаз, изобличая его попытки подменить второй фронт второстепенными операциями… Сталину пришлось
Его аргументация спорных вопросов была неопровержима, поскольку за ней стояла трезвость позиции, лишенная иллюзий и поверхностных оценок. Когда союзники предложили в качестве меры для предотвращения в будущем новой агрессии со стороны немцев запретить в послевоенной Германии военную промышленность – по существу те же «версальские» условия, – Сталин отверг эту абсурдную и дискриминационную идею.
«Если мы запретим строительство самолетов, – популярно пояснял он, – то мы не можем закрыть мебельные фабрики, а известно, что мебельные фабрики можно быстро перестроить на производство самолетов. Если мы запретим Германии производить снаряды и торпеды, то мы не сможем закрыть ее часовых заводов, а каждый часовой завод может быть быстро перестроен на производство самых важных частей для снарядов и торпед».
Он не упустил возможности упрочить сближение с Рузвельтом. Заключительная беседа Сталина с американским президентом состоялась накануне завершения конференции, 1 декабря 1943 года, в 15 часов 30 минут. Рузвельт, обеспокоенный «внутренним положением в Соединенных Штатах», в ее ходе посвятил Сталина в нюансы своих политических намерений. «В будущем году, – пояснил он, – в Соединенных Штатах предстоят выборы… В Америке имеется шесть-семь миллионов граждан польского происхождения, и поэтому я, будучи практичным человеком, не хотел бы потерять их голоса».
Рузвельт отметил, что «я лично не имею возражений, чтобы границы Польши были передвинуты с востока на запад – вплоть до Одера, но по политическим соображениям я не могу участвовать в настоящее время в решении этого вопроса». Сталин ответил лаконично: «После разъяснения Рузвельта я это понимаю».
Демократия по-американски заставляла Рузвельта предусматривать критику его политики. И, указав на то, что в Америке «имеется некоторое количество литовцев, латышей и эстонцев», президент предположил, что, «когда советские армии вновь войдут в эти республики… общественное мнение может потребовать проведения там плебисцита». Сталин понял проблемы президента и уверенно заверил, что «у нас будет немало случаев дать народам этих республик возможность выразить свою волю». Но он оговорил условия: «Это, конечно, не означает, что плебисцит в этих республиках должен проходить под какой-либо формой международного контроля».
– Конечно, нет, – согласился Рузвельт. – Было бы полезно заявить в соответствующий момент о том, что в свое время в этих республиках состоятся выборы».
Желая подчеркнуть свою благодарность Советской стране, несущей основную тяжесть в войне с гитлеризмом, Черчилль сделал благородный жест. «Перед нашим вторым пленарным заседанием, начавшимся в 4 часа, – пишет он в своих мемуарах, – я по поручению короля вручил Почетный меч, который был изготовлен по специальному заказу его величества в честь славной обороны Сталинграда. Большой зал был заполнен русскими офицерами и солдатами. Когда после нескольких пояснительных слов я вручил это великолепное оружие Маршалу Сталину, он весьма внушительным жестом поднес его к губам и поцеловал. Затем он передал меч Ворошилову… Меч был вынесен из зала с большой торжественностью в сопровождении русского почетного караула».