Великие дни. Рассказы о революции
Шрифт:
У Попова на лбу опять надулась жила, в глазах заиграли желтые огоньки, не спеша, словно крадучись, он еще раз потянул из коробки маузер, но раздумал:
— Вы у нас заложником. Покуда вы тут, красные не станут нас обстреливать. Ну, а мы позабавимся.
И кивнул квадратному, в бриджах:
— Начинайте, Семен Сергеевич!
Квадратный козырнул двумя пальцами, карандашом продавил пробку в бутылку, налил полный стакан коньяку и медленно выпил.
В углу бесшумно отворилась маленькая дверца. Боголюбский привел Евстигнеева, того, в маленькой барашковой шапочке, в кожаной офицерской
— Будете охранять бывшего председателя ВЧК Дзержинского, — сказал Попов. — Находитесь тут неотступно. В крайнем случае стреляйте, но только в крайнем. Дзержинский нам еще понадобится…
— Слушаюсь! — лихо оторвал Евстигнеев.
Попов вынул из ящика стола две обоймы для маузера, положил в косой карман куртки гранату, белыми крупными зубами рванул кусок колбасы. Квадратный, в бриджах, еще хлебнул коньяку. Шмыгло с винтовкой встал за дверью. Боголюбского Попов услал с приказом на батарею. Посовещавшись шепотом, квадратный и Попов ушли. Ацетиленовая лампа жалобно зашипела в тишине. Евстигнеев прогуливался по комнате, по пушистому ковру, носком сапога вороша ворс, поддевая окурки, и негромко напевал:
Гори, гори, моя звезда…— И что же, вы серьезно надеетесь на успех? — спросил Дзержинский.
Евстигнеев усмехнулся своим женским ртом, его зеленые глаза зло блеснули. Наливая себе коньяк, ответил:
— Не только надеемся, но уверены. Разведка показала — ваши войска стоят лагерем на Ходынском поле. Сколько их там? Горсточка? У нас есть спирт, мы взяли две цистерны, это не так уж мало. Наши люди этим спиртом вчера и сегодня торговали, и притом чрезвычайно дешево. По не-бы-вало дешевым ценам — так сказать, себе в убыток. Кроме того, прошу не забывать, — нынче канун Ивана Купалы, кое-кто из ваших по этому случаю отпущен восвояси. Ну-с… есть у нас артиллерия, есть снаряды…
Поздняя ночь. Спят на каменных плитах коридора Смольного красногвардейцы. Бегут с поручениями связисты. Какой-то солдат только сейчас собрался поесть… И почти до самого утра не спит, работает Ленин. В картине "Смольный, 1917 год" художник С. Гуецкий показывает быт штаба Октябрьской революции.
Со стаканом коньяку в руке он остановился против Дзержинского, самоуверенный, розовый.
— Кто у вас главный? — спросил Дзержинский.
— А вам зачем? — усмехнулся Евстигнеев. — Так? На всякий случай? Или вы думаете, что мы вас отпустим?
Он допил коньяк, глубоко сел в кресло, вытянув вперед ноги, и начал было что-то говорить, но в это время грохнули пушки, за окном на мгновение стало светло, у коновязи внизу испуганно заржали лошади. Мятежники начали сражение.
— Наводчики у нас толковые! — сказал Евстигнеев. — Скоро кое-кому станет жарко. Если не к утру, то к вечеру все кончим…
— Вот так, обстрелом?
— Почему только обстрелом? У нас в городе, в местах, о которых вы и не подозреваете,
Опять загрохотали пушки. Евстигнеев, точно боевой конь, услышавший звуки трубы, вскинул голову, не усидел в кресле — опять пошел ходить взад и вперед.
— Убийство Мирбаха — только мелкий эпизод в нашем деле! — говорил он, блестя зелеными глазами. — Убийство Мирбаха — пустяк, хотя он должен, по нашим расчетам, вызвать конфликт между Советской страной и Германией. У Александровича связи шире и глубже. Да что Александрович, — я вижу, вы не считаете его серьезным противником. Если говорить прямо, я с вами согласен. Конечно, и Александрович, и Попов — личности сильные, но не в них дело. Мы все — плотва…
— Есть и щука? — насмешливо спросил Дзержинский.
— Есть.
— Лжете! Нет у вас щук!
Евстигнеев выпил еще коньяку, лихо выбил ладонью пробку у другой бутылки, налил полстакана.
— Хотите выпить?
— Нет.
— Ну и не надо, я выпью сам… Презираете?
— Как всякого изменника! — холодно сказал Дзержинский.
Евстигнеев задохнулся от злобы, несколько секунд бессмысленно смотрел на Дзержинского, потом потянулся за револьвером. Дзержинский сидел неподвижно. Молчали долго. Евстигнеев наконец сунул револьвер в кобуру, спросил:
— Не хотите работать с нами?
Дзержинский усмехнулся.
— Нам нужны такие люди, как вы! — сказал Евстигнеев. — Вы смелый человек, вы решительный человек! Идите к нам!
И вдруг его прорвало. Он заговорил быстро, не контролируя себя, не вслушиваясь в то, что говорит, он хвастал, называл имена, фамилии, говорил о том, как построена боевая организация, рассказывал об иностранных дипломатах, которые предлагают помощь, об оружии, которое придет из-за границы, о "крепком хозяине", который поддержит мятеж во всей России.
Дзержинский сидел отвернувшись. Казалось, что он слушает рассеянно. Можно было подумать, что он дремлет.
Евстигнеев убавил пафос.
— Вы не слушаете? — спросил он.
— Слушаю! — отозвался Дзержинский. — Я председатель ВЧК, мне эти вещи надо знать…
— Вы больше не председатель! — крикнул Евстигнеев. — Ваша песня спета. Вы можете снасти свою жизнь, если пойдете с нами…
В это мгновение за особняком разорвался снаряд, осколки с визгом пронеслись по улице, потом шарахнуло ближе, потом чуть дальше, — красная артиллерия начала пристрелку по гнезду мятежников. У Евстигнеева на лице выразилось недоумение, но он хватил еще стакан коньяку и успокоился.
— И все-таки у вас ничего нет! — сказал Дзержинский. — Все то, что вы рассказали, — вздор, авантюра. Массы за вами не пойдут. А если и пойдут, то только те люди, которых вы обманете.
Евстигнеев опять заспорил.
— У нас крупные связи! — заявил он. — У нас достигнуто взаимопонимание с некоторыми…
Он запнулся, вглядываясь в Дзержинского.
Особняк Морозова зашатался, с потолка посылалась штукатурка. Шмыгло взрывной волной бросило в кабинет; по коридору, визжа, охая, побежали люди. Дзержинский спокойно отодвинул фонарь от края стола, чтобы не упал, и спросил таким тоном, словно он вел разговор у себя в Чека, на Лубянке: