Великие любовницы

 

мотреть в щелочку стыдно. Даже соседям по коммунальной квартире. Королям и вовсе неприлично. Монархи вроде великие люди, не гоже им таким низким делом заниматься, не правда ли, дорогой читатель? А они подглядывали, отбросив всякие приличия и понятия чести. Им собственное любопытство дороже было. Филипп Македонский, отец великого Александра, подглядывал в щелочку левым глазом, как его жена Олимпия совокуплялась со змием. Она вообще змей очень любила и часто, собираясь на публичные сборища, оматывалась этими мерзкими тварями, как Какая греческая гетера розами. Ну, это еще ее муж Филипп терпел. Но чтобы в кровать со змеем и что-то там с ним проделывать? Филипп глянул в замочную скважину… Ну и поплатился за свое любопытство (окривел на левый глаз), поскольку совокуплялась его жена с самим богом Зевсом, принявшим облик змеи, а боги излишнего любопытства простых смертных не любят, гневаются.

В просверленную в потолке дырку подглядывала Екатерина Медичи, французская королева, как ее супруг, французский король Генрих II, с Дианой Пуатье развратной любовью занимается. Муж, видите ли, законную, супружескую спальню игнорирует, к Екатерине даже для деторождения наследников не хаживает, страна десять лет без дофина страдает, а с Дианой Пуатье, старше его на целых двадцать два года, эдакие любовные штучки выделывает, что у Екатерины Медичи дух захватывало и слезы ревности брызгали.

А вот из секретного донесения посла Марэ: «Париж, 17 августа 1743 года. Немцы говорили, что великий герцог прусский величайший сластолюбец. У него есть потайной кабинет, откуда он может наблюдать за всем происходящим во время любовного свидания, между тем как находящиеся в комнате не подозревают, что за ними наблюдают» [1] .

В просверленную в стенке дырку, днем картиной прикрытую, подглядывал вечерами и наш царь Петр III, как в соседней комнате его тетушка, русская царица Елизавета Петровна, с Алексеем Разумовским на кровати барахтаются.

Да мало ли, дорогой читатель, можно привести примеров исторического подглядывания монархами за интимными делами своих ближних?

Вот французский король-гомосексуалист Генрих III в замочную скважину наблюдает и пока понять не может, что это такое странное две придворные дамы друг с другом вытворяют? Одна легла на другую, неглиже не в порядке, корсеты расстегнуты, из них груди вываливаются, а они взасос целуют друг друга, как шальные, а ручки по интимным местам блуждают.

Полюбопытствовал, правда, не через замочную скважину, а через прорубленную тайно дверь в спальни фрейлин и юный Людовик XIV, как дамы на ночь раздеваются. А его правнук, Людовик XV, воспитанный в свободных нравах Версальского дворца, удивленно подглядывал через кусты за подозрительными упражнениями молодых пажей, вытворяющих на зеленой травке что-то совсем уж неприличное.

Ну что ж поделаешь, такова уж натура человека, независимо, король он или холоп, вечно любопытствовать.

Мы, дорогой читатель, в замочную скважину или там какую другую щель подглядывать не будем, мы просто слегка приоткроем королевский альков. И такие там делишки творятся… А кто нас будет упрекать в столь несолидном занятии, ответим, что интимные дела монархов вовсе не частное дело, поскольку больно уж они на ход истории влияли. Стало быть, открываем мы этот альков из высших, так сказать, побуждений: осветить немного этот ход истории.

Итак — королевский альков, каков он? Самый разный, но, как всегда, внешне очень даже красивый, богатый, с золотом, серебром, со слоновой костью и драгоценными каменьями. Балдахины там парчовые или бархатные, богато расшитые золотом, чистые, конечно. Впрочем, не всегда. Вот у Марии Лещинской, жены французского короля Людовика XV, они, извините, грязные были и запыленные, и, конечно, не от недостатка там разных «Ариелей» и «Досей» или каких других химических средств того времени, а от избытка дворцового этикета. Фрейлины никак не могли решить, какой статс-даме — по гобеленам или по мебели — полагается ухаживать за покрывалом королевы. И пока они этот мудреный вопрос решали, бедная Мария Лещинская спала, блохами кусаемая. Точно по такой же причине королевское дитя часто в сырых пеленках лежало. Мамке-кормилице ни в коем случае нельзя было перепеленать ребенка, для этого другая мамка приставлена — от пеленок. И если вторая мамка ненадолго отлучалась, а первой надо было дитятю кормить, она не имела права его, кричащего, раздеть и перепеленать. И вот от такой градации должностей погиб малолетний сын Людовика XV. Ребенок наелся сырой земли, а мамки из-за строгого разделения должностей помочь ему не смогли.

Но это, конечно, печальное исключение, дорогой читатель. Вообще же дети у королей ухоженные, а покрывала чистые, с золотым византийским шитьем. Черепа и мертвые головы как на них, так и на свою одежду нашивал только один король, Генрих III Французский, да и то не от избытка фантазии, а по причине черной меланхолии. Он однажды имел неосторожность вдохнуть запах потной рубашки одной дамы — Марии Клевской, и все, влюбился до чертиков, а когда ее замуж за принца Конде выдали, а его услали в Польшу королевством управлять, он так от разлуки страдал, что не только письма ей кровью писал, собственной, а не от быка какого взятой, но и черепами и мертвыми головами обвесился и покрывала этими аппликациями покрыл. А вот «жизнеутверждающий» король Людовик II в меланхолию не впадал, он нашил на свою шляпу фигурки оловянные то ли солдатиков, то ли святых, а вместо расшитого золотом покрывала укрывался в своей Бастилии чуть ли не рогожей. Но спартанские обычаи этого короля давно известны. Он и свою-то королевскую резиденцию был способен превратить в тюремную камеру, нары богатому алькову предпочитая, не то что «комфортабельный» английский Ричард III, замечательный вояка, возивший всюду за собой в походы богатейшую складную кровать с черными египетскими божками и мраморными колоннами, ибо правильно считал — отдых в хорошем алькове никак военному делу не помеха, а даже наоборот. А если еще в походном роскошном ложе сон короля какая смазливая дамочка разделяет — победа тебе и поражение врагу обеспечены. Ведь недаром, дорогой читатель, с незапамятных времен королевские войска, как бравое подспорье, сопровождала армия проституток, или маркитанток, как их красиво тогда называли. Ну, те, конечно, обходились без раскладных кроватей. Чаще где-нибудь под кустиком, в лесочке, под аккомпанемент разрывающихся снарядов любовь их настигала. А вот королевы, едущие на войну со своими мужьями-королями, имели хорошо оборудованные кареты. Ложе, конечно, там не такое удобное, как во дворцовой спальне, но ничего — сойдет! «На безрыбье и рак рыба». А все многообразие человеческих эмоций, вносимое в это ложе, от кровавых в нем преступлений до видимости теплого гнездышка, зависело исключительно от характеров их обитателей.

 

так, королевский альков — каков он? Кровати, значит, там широченные, а в них грелки из тлеющих углей. Да, собственно, грела ли такая грелка, если часто холодом непонимания веяло из этих постелей, созданных вроде бы для услад и наслаждений. А случалось это тогда, когда или слишком юных супругов в них положат, нередко одиннадцатилетних или двенадцатилетних, требуя от них зрелой чувственности, или двух ненавидящих друг друга существ, вступивших в брачные союзы исключительно по политическим соображениям, что, конечно, Тогда часто бывало. Историки и писатели мучались, мучались, как бы эту гнетущую скучную печаль покрасочней в своих эпистолах изложить для потомков, и придумали: надо фантазировать и в угоду публике подлить эротики. И вышли из-под их пера такие вот перлы создания, в которых четырнадцатилетняя девочка Екатерина Медичи, очутившаяся в брачной постели со своим несмелым пятнадцатилетним супругом, французским королем Генрихом II, проявляет такие чудеса развращенности, что тебе закоренелая шлюха. Но начало как будто реальное: «Мальчик и девочка лежали на роскошной кровати. Им обоим было страшно. День бракосочетания закончился. Приближенные раздели их и торжественно проводили к брачному ложу. У нее глаза мокрые от слез, он весь в поту от страха. Она заметила, что он Дрожит». Вполне правдоподобное для подростков состояние, не правда ли? Но дальше: «Генрих лежал на спине, уставясь в потолок. Катрин коснулась губами его уха, потом сунула туда свой язычок. Юноша тихонько ахнул. Она принялась ласкать языком шею, потом, опустившись ниже, лизнула мускулистую грудь мужа, добралась до твердого, плоского живота. Откинув одеяло в сторону, медленно провела рукой по внутренней части его бедра от колен до пятки. Нежно пощекотала ногтями его промежность. Обхватила пальцами горячий твердый член. Он затрепетал, точно раненая птица. Ласково оттянув его, вдруг отпустила. Он ударился о живот Генриха II» [2] .

Ушибся, бедный? Это мы к Генриху II обращаемся. К вам же, дорогой читатель: ну что, возбудила вас немного эта постельная сцена? И что за опытная четырнадцатилетняя девчушка, эта Екатерина Медичи! И откуда бы такое глубокое знание секса в чопорный XVI век и при трехгодичном воспитании в строгом монастыре? Никак в генах у нее эта самая порочность заложена или в ее имени? Многие считают, что имя очень на характер человека влияет. Хотя нет, Екатерина — это вовсе не развратница. Вот имя Юлия — это да. Это точно — развратница. И нам какой-то там историк точно докладывает, не вините Юлию, дочь Октавиана Августа, не она в своем неуемном разврате виновата — токмо ее имя. И уж если бы хотел Октавиан Август свою дочь целомудренной видеть, пошто он ее таким развратным именем назвал? Юлия по дворцу как Савраска без узды бегает, от неудовлетворенности изнывая, а все потому, что отец ее таким развратным именем наградил. Ну, если хотел свою дочь целомудренной видеть, назвал бы ее Софией. Мудрость это означает. И Юлия бы не шастала по дворцу, приставив к горлу раба кинжал, не шипела бы: «Кошелек или жизнь?» Ой, пардон: «Или ложись со мной, или я тебя зарежу». Что рабу делать оставалось? Ложился.

А то этот Октавиан и сам ее ласками пользуется, и сыновья тоже, а потом бедную, ненасытную Юлию ссылает на такой необитаемый остров, на котором даже обезьяны не водились. Ибо, на худой конец, можно и с обезьянами сексом заняться. Что, не знаете разве, как знатные дамы с орангутангами резвились? Тех даже в клетки замыкали. Ничего не помогало. Он из клетки свой, извините, огромный фаллос выставит, дамочка как-то там пристроится, и «пошла писать губерния». Что, разве не читали эротических писателей, начиная с шестнадцатого века, коих сейчас издатели направо и налево издают огромными тиражами?

Но разрешите, дорогой читатель, нам все же вернуться к нашей юной, но уже, оказывается, изрядно развращенной Екатерине Медичи. И мы вот такой вопрос задаем: почему же после таких хороших ласк «промежностей» своего мужа Генриха II он не пожелал заглядывать в спальню своей жены, а по мнению некоторых историков, и вообще, даже в брачную ночь туда не заглядывал, подвел только супругу к двери, так сказать, к вратам рая, низко поклонился и вышел, целые дни и ночи проводя у своей любовницы Дианы Пуатье?