Великие любовницы
Шрифт:
Ну где-то там на границе с Францией бабушка расцеловала внучку, и они расстались. И с этого времени их пути разошлись: бабушке умирать, внучке царствовать.
Но сколько же воды еще утечет, дорогой читатель, пока эта умнейшая из женщин станет и женщиной и королевой. Сейчас ей надо очень многое перенести: закалиться от всех превратностей судьбы, от этой гнусной фальши и лицемерия, по которым ей полагается каждый вечер с супругом спать укладываться, полог задергивать и ножками и ручками «касаться».
Свадьба их была очень даже невеселая. Не били колокола, не веселился народ, поскольку Франция была проклята римским папой (об этом в другой главе), а пили вино и совсем мало, ибо совершался обряд бракосочетания в каком-то нейтральном чужом княжестве, до которого еще проклятие папы не дотянулось, так что можно со всем правом сказать, что хоть мед, вино можно было бы пить, но «в рот ни капли не попало».
Бланка из своего смешного положения «юной супруги» трагедии не устраивает. Она, забросив куклы, серьезно принимается за науки, а супруга своего делает лучшим приятелем, и по играм и по серьезным разговорам:
Он среднего роста, блондин с красивыми чертами лица, почерпнутыми у рано умершей матери Изабеллы. Она, как говорится, «чистая и белая» в своей невинности. Людовику VIII было всего два года, когда умерла его двадцатилетняя мать, и он сейчас все свое чувство любви к матери перенес на жену, и они даже и не думают о своем ненормальном положении — полного отсутствия секса при создании полной видимости его. Они всецело заняты: тут и ежедневные охоты, долгие прогулки вдвоем с женой по лесам Фонтенбло, и учеба, учеба, учеба. Каким только наукам их не учили: на первом месте, конечно, литература, потом математика, астрономия, геометрия, тригонометрия, латынь — заметьте, дорогой читатель, это в двенадцатом-то веке. Мы это в назидание тем сегодняшним отпрыскам, не желающим зубрить таблицу умножения и грамматические правила: зачем? Когда калькуляторы недорогие и компьютеры почти у каждого ученика. А вот французский король Филипп Август даже свою юную невестку заставлял заучивать многочисленные стишки на латинском языке, и она потом так вошла во вкус этого поэтического сочинительства, что, когда французской королевой стала и почти единоправительницей при малолетнем сыне Людовике IX, не забывала вечерами стихи писать.
И вот в играх, забавах, учениях, приятных беседах с другом-мужем прошло несколько лет, и сейчас, когда Бланке почти четырнадцать, а Людовику VIII почти пятнадцать, начинается настоящая половая жизнь. На этот раз придворные, следя за нравственностью супругов, толпой в спальне со свечами не торчали, они деликатно закрыли за собой дверь, оставя молодых супругов в полном одиночестве. Но те еще долго лежали в темноте, краснея и смущаясь: так ведь нелегко горячую дружбу превращать в плотский акт совокупления. Но к счастью и для них и для истории, они с достоинством вышли из сложного психологического состояния, в котором любовь и дружба дали настоящее счастливое супружество.
А вот у Якова II Английского, который тоже второй раз на юной девочке женился, не все благополучно. Тут несчастливая доля короля, по инерции, что ли, и в альков забрела. Вечно этому королю с его родным братцем Карлом II, сыновьями погибшего на эшафоте отца Карла I, приходилось по чужим королевским задворкам прятаться. Но вот, когда пала республика Кромвеля, Карл и Яков вернулись из Нидерландов в Англию, Яков решил с собой мещаночку Анну Найд прихватить, которая была его любовницей. А поскольку Анна на последних месяцах тягости, то Яков II, как благородный человек, решает на ней жениться и забрать с собой в Англию. Но тут, как тень Командора в трагедии Пушкина, возникает кавалер Эдуард Берклей, командир гвардии Якова, и заявляет ни больше ни меньше как только то, что он отец ребенка Анны и не покинет ее «в тягости» и тоже готов на ней жениться. Она крестится, клянется, слезы льет и твердит, что это неправда. Яков расстроился, конечно, страшно, и не знает, что и думать, а Карл II решил вопрос мудро. Он сказал своему младшему брату: «Поверь любовнице. Раз она говорит, что это твой ребенок, значит, он твой». И Яков, не совсем уверенный в правоте своего шага, все-таки берет с собой Анну и женится на ней. И вот умирает в это время другая правительница Англии Мария Оранская и на смертном одре, во имя сохранения английской династии, умоляет кавалера Берклея публично признаться в своей ошибочной декларации. Ну, тот волю умирающей нарушать не пожелал и примерно так сообщил: «Ах, извините, простите, я впотьмах, наверное, не рассмотрел. Это я другой придворной даме животик сделал, а Анна Найд тут ни при чем». Но от всех этих треволнений матери ребенок родился мертвым. Яков II пожалел, конечно, что он так поспешно женился, но поскольку дело уже сделано, решил продолжать в королевский альков хаживать, и вот начали быстро рождаться дети: дочь Мария, потом опять Дочь, потом сын. Хватит! Решил Яков II и, все еще кипя гневом на альковные недоразумения со своей женой, на отцовство ребенка которой другой претендент нашелся, решил жене сильно изменять. А она нашла утехи в другом — в сладостях. Ну прямо испанская Мария-Тереза, жена французского короля Людовика XIV, которая вечно шоколад жевала и оттого имела черные гнилые зубы. И от этих утех в сладостях растолстела Анна Найд, и ее начали чуть ли не открыто называть «бочечкой». На ложе смерти (умирала от рака груди. Многие королевы от этой болезни умирали, среди них знаменитая Анна Австрийская) попросила мужа во имя всех святых больше не грешить, метресс пооставлять, а как порядочному королю жениться на какой-нибудь молоденькой и красивенькой принцессе (раз уж его так к молодости тянет). И Яков II, который все-таки какие-то чувства к неверной Анне Найд все же имел, дает ей торжественное в этом обещание. И в 1673 году сорокалетний Яков II решает жениться на тринадцатилетней девочке Марии Моденской. Мария, выросшая в монастыре под надзором не очень сурово настроенных монашек, ни в какую. Она замуж не хочет. Она, подобно нашей Бланке, боится с супругом половой связи. Но ее матушка, подобно бабушке Бланки Элеонор Аквитанской, ей радостно сообщает, что «спать» по-настоящему они еще, супруги, долго не будут. «Ну, подумаешь, в лобик король тебя поцелует, разве тебя от этого убудет?» — утешает она свою дочь, тоже сопровождая ее к границам английского
Вопрос был решен компромиссно. Прождав там сколько-то месяцев, чтобы, как говорится, и «волки были сыты, и овцы целы», Яков II насытился наконец королевским альковом, и у супругов уже сын растет. Ну что же, этот альков юной супруги и зрелого супруга, хотя вначале не очень счастливым был, впоследствии все же ровным любовным пламенем разгорелся, и супружество рождением ребенка увенчалось. А бывает ведь так, дорогой читатель, что у молодых супругов ни за что дети не рождаются или очень долго не рождаются. Бывало, что первая брачная ночь не бракосочетание, а поминки напоминала, так там слезы скорби лились. Вот тихонечко, отвернувшись от юной супруги, плачет в подушку сын Людовика XIV — дофин, потерявший свою первую, горячо любимую супругу. Этот юный наследник, сам некрасивый, как смертный грех, со смуглым лицом и чрезмерно длинным носом и искривленным позвоночником, в результате чего у него одно плечо выше другого, а походка хромающе-подпрыгивающая, влюбился в такую же внешне невзрачную жену и четыре года был безоблачно с ней счастлив, что вообще-то редкое явление в королевских семействах. Но, родив ему сына, герцога Беррийского, королева умирает. Горю дофина конца нет. Но не успел он еще слезы от тяжкой утраты осушить, как его торопят: «Ваше величество, вам надо срочно во второй раз жениться». Что поделаешь, долг! Ну, дофину там все равно, кого ему в жены подсунут, поскольку сердце его не успело еще остыть от любви к первой жене. А подсунули ему в жены принцессу Бургундскую и тоже немного уродину. Вот как ее великий Александр Дюма описывает: «Выступающий лоб, обвислые щеки, широкий нос, небольшое количество испорченных зубов, шея слишком длинная с зачатками зоба» [6] .
6
А. Дюма. «Жизнь Луи». Спб., 1993, с. 693.
Зато характер, характер, дорогой читатель, прямо-таки ангельский. Вечно весела, вечно всем довольна, ни тебе капризов, ни плохого настроения, в отличие от своего мужа, который впадал в беспричинные яростные приступы бешенства. И вот эта хохотушка по Версалю, как по полю, бегает и на колени бесцеремонно свекру Людовику XIV садится, а его любовницу, старую Ментенон, вечно целует и обнимает и величает тетушкой. И такая непосредственность, такая легкость среди чопорного, тяжелого, обросшего дворцовым этикетом двора внове, конечно, и очень нравилась королю, но королевичу не очень.
Он потом, через какое-то количество времени только остынет от любви к первой жене и забудет ее, так же горячо полюбив вторую, а сейчас, на своей брачной постели ему далеко не весело.
Лежат, значит, молодожены на своей широкой брачной постели на самых краешках — расстояние между ними эдак метра на два, и сердца их сжимаются от великой печали. Где уж тут до любовных утех! Слезы мужа не перестают течь, как испорченный кран в московской коммуналке, об утрате первой жены. В постели стоит скорбь всемирная. И, понимая эту скорбь, молодая супруга осторожно дотрагивается до… Фу, как не стыдно, дорогой читатель, это вам не Екатерина Медичи в интерпретации Виктории Холт, ну, конечно же, до плеча супруга. И ласково вытирает ему заплаканные щечки кружевным платочком, слипшиеся волосы ручкой приглаживает и говорит сладко, чуть дыша, но не как лисица, а как умная женщина: «Я понимаю вашу скорбь, дорогой супруг. Утрата близкого человека — это самое большое горе для человека. Я вижу теперь, какое у вас доброе сердце, и это дает мне право искренне уважать вас и сделать все, чтобы уменьшить вашу скорбь и заслужить вашу любовь!»
Что за подход, дорогой читатель! Вместо того чтобы с яростью и гневом соскочить с кровати, как другая, не такая умная барышня бы сделала, и завопить на весь Версаль, что супруг пренебрегает своими королевскими супружескими обязанностями, вздумав в брачной постели оплакивать первую супругу, само внимание, участие и понимание. Многие бы жены избежали домашнего ада, сумев так подойти к супругу, как эта юная принцесса. А она так будет поступать на протяжении всего своего, в сумме тоже непродолжительного супружества. Когда время от времени дофин будет с печальным видом останавливаться перед закрытой дверью комнаты, где раньше королева обитала, она ему скажет: «Ах, ваше величество, я совсем не гневаюсь, что вы все еще помните о своей первой супруге, значит, я недостаточно вас развлекаю. И я сделаю все, чтобы вы, наконец, позабыли о своей печали».
Сейчас вот она утешает его на брачной постели, как ласковая мать или сестра, и ослом, конечно, надо быть, чтобы не откликнуться. Он повернулся к ней, горячо обнял, и акт дефлорации совершился как-то само собой разумеется, и он уснул в горячих объятьях своей второй жены, с еще невысохшими слезами по утрате первой.
И вот благодаря тактике мудрой жены этот альков, дорогой читатель, скоро стал веселым и радостным, и у юной принцессы начали рождаться дети, что, конечно, является венцом каждого брака.