Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы
Шрифт:
Помимо вести о хороших пастбищах буров привлекло в докладах разведчиков сообщение о том, что там много невостребованной земли. Оно оказалось ошибочным. В том регионе, куда они направлялись, уже существовали два королевства, обладавшие немалой военной мощью – племя матабеле под предводительством вождя Мзиликази и зулусы под предводительством Дингаана, и они отнюдь не собирались приветствовать буров с распростертыми объятиями. После первых попыток переговоров, одна из которых привела к смерти Питера Ретифа от руки Дингаана, было заключено предварительное соглашение о получении прав на землю – но в последующем ночном нападении погибли пятьсот фуртреккеров, из них пятьдесят семь женщин и сто восемьдесят пять детей. Тогда предводители буров решили, что с этими вождями необходимо бороться. Они объединились в крупные отряды, которые безжалостно сокрушили силы врагов. На стороне фуртреккеров было существенное технологическое преимущество – пятифутовые кремневые ружья, из которых можно было стрелять по несколько раз в минуту, сидя верхом на лошади. Вот почему сравнительно небольшие отряды буров нанесли противнику такой урон. Даже во время нападения на главный политический центр врагов всего несколько сотен человек убили 3 тысячи матабеле, не понеся никакого ущерба, и сожгли
Не считая технологического превосходства, которое означало, что даже немногочисленные отряды буров могли вести масштабные сражения, перед нами точно такой же случай, как те, что имели место, если верить источникам, в III веке на побережье Черного моря (и позже в IX веке при скандинавской экспансии на запад). Небольшие группы захватчиков, жаждущих обогащения, реорганизовывались в большие отряды и даже армии, когда стало ясно, что захват власти над землями (и источниками дохода) потребует устранения серьезных политических препятствий. То, как быстро изначально мирный поток мигрантов превратился в собранную, нацеленную на захват армию, – тоже полезное напоминание. Разумный гомо сапиенс прекрасно способен организовываться в вооруженные отряды с целью захватить чужое имущество и иногда поступает так, используя миграцию в качестве транспортного средства. Не менее важен тот факт, что (несмотря на несомненный военный аспект их действий) в миграционные группы буров всегда входили женщины и дети, а не только мужчины – и все имеющиеся у нас данные указывают на то, что данный феномен наблюдался и в III веке при переселении по крайней мере некоторых групп германцев. Случай с бурами не только подтверждает, что такая миграция более чем возможна (в чем – так сильно оказалось общее неприятие гипотезы вторжения – некоторые стали сомневаться), но и придает вес указанной выше причине, стоящей за подобным решением. Если военная мощь захватнического отряда зависит только частично от профессиональных воинов или и вовсе опирается не на них, а на землевладельцев, которые также владеют мечом, тогда те фермеры, которые присоединяются к отрядам, возьмут с собой и свои семьи. Молодые буры с юного возраста обучались верховой езде и стрельбе – как и женщины, которые были отнюдь не беспомощны в бою даже без мужчин, и военные силы мигрантов в конечном итоге одержали победу над матабеле и зулусами. Как мы знаем, у германцев II и III веков имелись дружины, состоящие из профессиональных воинов, но они были немногочисленны, и, поскольку у переселенцев не было такого серьезного преимущества над карпами или сарматами, как огнестрельное оружие, германским племенам, вторгшимся в Северный Понт, было необходимо численное превосходство – в отличие от буров. Следовательно, они склоняли к участию в походах свободных граждан – фермеров, владеющих оружием, которых в германском обществе было явное большинство, и эти люди, разумеется, пускались в путь вместе с семьями.
Для того чтобы обрести хотя бы шанс на успех, предполагаемым лидерам нужно было проводить вербовочные кампании на достаточно приемлемых условиях, чтобы привлечь свободных воинов. К сожалению, описание таковых не дошло до наших дней, однако следующие несколько слов, характеризующие готского предводителя Теодориха, готовящегося к своему первому крупному военному походу приблизительно в 470 году н. э., довольно внятно передают суть этого процесса: «Теодорих уже приблизился к годам юности, завершив отрочество; ему исполнилось восемнадцать лет. Пригласив некоторых из сателлитов отца и приняв к себе желающих из народа и клиентов, что составило почти шесть тысяч мужей, [он двинулся с ними в поход]» [161] .
161
Иордан. Гетика. 55.282 («ascitis certis ex satellitibus patris et ex populo amatores sibi clientesque consocian»).
Этот поход затевался с намерением вернуться домой, поэтому причин брать с собой семьи у воинов не было, однако он показывает, что даже в V веке для того, чтобы собрать серьезное войско, необходимо было, помимо регулярных отрядов, обратиться к более широкому слою германского общества. Однако для того, чтобы полностью постичь миграционные феномены II и III веков и понять, почему свободные граждане и их жены могли решить, что присоединиться к вооруженному походу на черноморское побережье – хорошая идея, нам необходимо вспомнить еще об одном факторе, который часто фигурирует в современных исследованиях миграции, – внутренняя мобильность.
Жители пшеворской и вельбарской зон – как и обитатели остальной Германии в рассматриваемый период – практиковали смешанное земледелие. Коровы, как сообщает Тацит и подтверждает археология отдельных поселений, были показателем статуса, ими измерялось богатство человека, но основным продуктом оставалось зерно, и его производство являлось краеугольным камнем торгово-промышленной деятельности. Германцы не были кочевниками в прямом смысле слова, они не гоняли стада с летних пастбищ на зимние, как поступали тогдашние степные племена. Однако в первые годы н. э. многие германские сообщества, в том числе и носители вельбарской культуры, еще не обладали достаточным опытом ведения сельского хозяйства, чтобы поддерживать плодородность возделываемых полей дольше одного поколения. Следовательно, поселения не были постоянными, они оставались мобильными. Исчерпав потенциал одних земель, фермеры шли дальше, строя новые дома. В соответствии с этим вельбарские кладбища, похоже, являлись более стабильным ориентиром для жизни и смерти. Они куда дольше оставались востребованными – кладбище в Одри использовалось без малого двести лет, за время которых успело смениться немало поселений – и, возможно, места захоронений служили центрами общественной жизни. Яркая черта вельбарских кладбищ до 200 года, к примеру, – большой каменный круг, в котором не было могил, только в некоторых случаях ставился столб в центре. Археологи сделали вполне правдоподобное предположение, что эти круги отмечали общее место для встреч. Как бы то ни было, вельбарское население явно регулярно меняло место жительства [162] .
162
См. примечание на с. 153. Об Одри: Kmiecinski (1968). Описательные термины вроде понятия «полукочевники» иногда, как мне кажется, приводят к ошибочным трактовкам. Здесь идет речь о смешанном сельскохозяйственном населении, которое держало большое количество животных. Возможно, скот был мерилом богатства, но также позволял успешно развивать сельское хозяйство, компенсируя отсутствие методов обработки почвы в долгой перспективе.
Это вполне вероятно, поскольку в компаративистике не раз доказывалось, что миграция – жизненная стратегия, наиболее охотно принимаемая народностями, которые уже отличаются географической мобильностью. Этот принцип применим к нескольким поколениям. По статистике, вероятность того, что дети и внуки иммигрантов также будут переезжать, куда выше, чем в обычных семьях. Другая причина, по которой группы мигрантов, состоящие из мужчин, женщин и детей, были готовы выдвинуться из областей распространения вельбарской и пшеворской культур к Черному морю, заключается в том, что они были не способны долго поддерживать плодородие полей и, следовательно, могли рассматривать переселение как подходящий способ поиска лучшей жизни. С одной стороны, реализация этой стратегии в форме организованного передвижения на довольно большие расстояния – не более радикальная перемена, чем, скажем, путешествия, предпринимаемые в XVII веке английскими крестьянами, которые сначала уходили из деревень в города, а затем отправлялись на корабле в Америку. С другой стороны, этот шаг все же более смел.
Вплоть до 200 года, возможно, из-за незначительного роста численности населения – судя по количествам одновременно используемых поселений в каждом поколении – переселение вельбарских племен принимало форму стабильного, плавного движения на юг в районы, ранее бывшие пшеворскими. Эта фаза экспансии вельбарской культуры прекрасно соотносится с тем, что можно ожидать от модели «волна продвижения», – продвижение на юг в этом случае будет результатом случайного выбора индивидуумов по причине роста населения, а не крупномасштабным потоком направленной миграции. Движение на север было ограничено Балтийским морем, к тому же почва улучшалась по мере продвижения на юг от песчаных и скалистых образований, оставленных на его южных берегах древними ледниками. Но последующий переход к Черному морю – совсем другое дело. Расстояние, которое преодолевали группы мигрантов, было куда больше, и время в пути значительно сократилось. Во II веке они продвинулись в юго-восточном направлении на 300 километров или около того за пятьдесят – семьдесят пять лет. В III веке за тот же период мигранты преодолели больше тысячи километров. Так что этот второй поток – или вторая волна первого потока – явно был более целеустремленным и организованным.
Плавный и стабильный отток растущего населения превратился теперь в направленное вооруженное вторжение в чуждую политическую среду. И вновь мы находим здесь параллели с историей буров. Через 150 лет после основания в 1652 году первого поселения на мысе Доброй Надежды, в связи с неуклонным приростом населения (у Луиса Трегардта, к примеру, было семнадцать детей от четырех женщин) отдельные бурские семьи продвинулись на 800 километров в глубь материка, сдвинув границы своих владений до берегов Оранжевой реки. Это тоже вполне укладывается в рамки модели волновой динамики. Переселение за реку в ответ на негативное политическое, экономическое и культурное давление со стороны британцев было следствием укоренившейся традиции периодически менять место жительства, однако со временем оно стало набирать обороты и превратилось в иной феномен. Миграционные единицы стали крупнее, и, как мы видели, население быстро перешло от мирного сосуществования к военному хищничеству, встретив сопротивление местных. То же самое произошло в III веке с германцами: смена цели на Северный Понт требовала тщательного планирования. Отдельные германские семьи с севера ничего бы не достигли, переселяясь в Причерноморский регион, особенно если предположить, что готы заведомо планировали захватить чужие земли. Установить военное господство на новых территориях можно только при тщательном планировании и привлечении большой массы населения, даже если она организована в отдельные разведывательные отряды, а не передвигается «одним народом», как утверждала старая гипотеза вторжения.
Хищнические потоки
Многое в миграционных потоках II и III веков навсегда останется за пределами нашего понимания. Доступные источники и археологические свидетельства не позволяют нам изучить все стимулы и факторы или узнать, какие индивидуумы были готовы принять участие и почему, если многие их соседи оставались дома. Однако исторического материала вполне достаточно для того, чтобы понять: миграция была основным фактором, сыгравшим роль в реорганизации границ Римской Европы. «Развитие» как процесс социально-политической и экономической трансформации, результатом которого стали новые союзы позднеримского периода, также сыграло в этом важную роль. Однако противники теории миграции, истолковывая имеющиеся свидетельства, отвергают слишком многие археологические и письменные свидетельства и при этом оказываются неспособными объяснить культурный сдвиг, происшедший в обществах основных соседей Рима в нижнем течении Дуная и на черноморских границах. Дальше к западу элемент миграции сыграл менее заметную роль, однако он ярко проявляется в процессе оккупации алеманнами Декуматских полей и в прибытии многочисленных групп бургундов на реку Майн.
Археологические свидетельства также помогают установить взаимосвязь между миграцией и развитием. Они не являются альтернативными вариантами объяснения этой проблемы, как нередко считалось, но, напротив, сплетаются в единое целое по мере того, как разворачиваются события, – и связь их очевидна на разных уровнях.
Во-первых, процесс развития в германском мире сам по себе был одной из основных причин формирования миграционных потоков, оказав на племена как негативное воздействие (создав такую яростную конкуренцию между народами, что некоторым пришлось отправляться на поиски более безопасных земель), так и положительное (новые богатства и блага, обнаруженные в приграничной зоне, в конечном счете подтолкнули племена с периферии к вторжению в чужие земли и вытеснению оттуда прежних обитателей). Контакт с Римской империей спровоцировал значительное, но географически неравномерное развитие Древней Германии, и, как и в современном мире, явные различия в уровне благосостояния стали причиной миграции.