Великий гиньоль сюрреалистов
Шрифт:
– Если, конечно, у вас есть на них разрешение, в чем я сомневаюсь.
– Кажется, он видит нас насквозь! – воскликнул Эбен. – Инспектор, он же Спартанец, проделал весь этот путь в Зону Развлечений только для того, чтобы напомнить нам о законах. Здорово же вы вывалялись в грязи, Инспектор. Значит, так следят за собой славные Спартанцы или это только ваше личное представление об аккуратности?
Дерринджер непроизвольно потянулся за бластером, но рука Элеи удержала его.
– Он шутит, Дерринджер, – успокоила девушка.
– Довольно грубая шутка.
– Разве
Дерринджер смутился. Он невольно потянулся за оружием, такая уж у него привычка – хвататься за бластер, когда кто-то пытается безнаказанно пройтись по его адресу. Но он совсем не собирался стрелять. Спартанец, даже если ему по чину дано такое право, предпочитает бороться на равных, и готов отказаться от применения оружия, пусть и личного. Сейчас он находится в Зоне Развлечений, и эта шутка, хоть и грубая, здесь, вероятно, является своего рода развлечением.
Кроме того, как это ни странно, этот рыжеволосый торговец с его чувством юмора был ему по душе.
Следовало, однако, помнить, что он в Зоне Развлечений. Записываются ли тут все разговоры? Дерринджер обвел быстрым взглядом комнату и тотчас встретил подмигивающий глазок видеокамеры, укрытой под потолком среди балок. Он представил себе, сколько же здесь микрофонов в каждом углу.
– Да, мы ведем трансляцию, – подтвердил Зилов, хозяин дома, и положил на стол ксилофон. – Вон там наша главная телекамера. – Он указал в конец комнаты, туда, где был очаг, а над ним на стене – большой круглый и плоский предмет из блестящего металла. Две черные точки на его поверхности свидетельствовали о количестве невидимых зрителей по другую сторону.
– Правда, зрителей у нас маловато, – сознался Зилов. – Да и откуда им взяться? В этом доме – кулисы и актерские уборные. Иногда к нам забредает случайный ковбой из глубинки, ищущий кусочек настоящей жизни, чтобы позабыть о комедиях и трагедиях в нашем Секторе № 1.
Дерринджер почувствовал себя перед телекамерой. Лицо его мгновенно одеревенело, руки стали неловкими и мешали. Он испытывал настоящий страх сцены. Ранее, в нормальной жизни, с ним никогда такого не случалось. Разумеется, Зона Развлечений, с ее вездесущими камерами и микрофонами, не являлась нормальным миром. Дерринджер подумал, что вот таким был некогда Голливуд, где позволяли снимать фильмы только потому, что так всем хотелось.
– Итак, как я понимаю, вы останетесь здесь на какое-то время? – справился Эбен у Инспектора.
– Это целиком зависит от мисс Элеи, – сдержанно ответил Дерринджер. – Как я уже говорил, я взялся сопровождать мисс до места назначения, поэтому все решения принимает она. Потом я немедленно вернусь в свою казарму.
– К чему такая официальность? – сердито вмешалась Элея и повернулась к Эбену и Зилову. – Мы будем рады разделить с вами ваш обед.
– Отлично. Но прежде я осмотрю ваши раны, может, надо наложить повязку, – ответил Зилов. – Вам повезло, что не придется накладывать швы. Среди нас нет настоящего лекаря. Как это вы так поранились?
– Леопард, – коротко ответила Элея и этим ограничилась.
– А что касается вас, Инспектор Дерринджер, то могу предложить вам переодеться, если, конечно, шутовской наряд не оскорбит вас.
– Было бы неплохо, – обрадовался Дерринджер. – Как только моя униформа просохнет, я тут же верну вашу одежду.
Ему действительно предложили костюм шута. Дерринджер сразу догадался. Комбинезон: белые ромбы на черном фоне с одной стороны и черные ромбы на белом фоне – с другой. Дерринджера смутил этот костюм, он не хотел в него облачаться. Негоже Инспектору вызывать смех и улыбки. Однако выхода не было. «Это ненадолго, – утешал он себя. – Скоро я получу назад свою высушенную и чистую униформу».
Зилов поставил на стол миски с тушеным мясом из котла, в котором что-то продолжало булькать. На столе появились буханка крестьянского хлеба и несколько бутылок темного пива. На экране телепередатчика возникло еще несколько темных точек. Дерринджера удивило, что число зрителей, наблюдающих за тем, как они едят, выросло по сравнению с количеством следивших за их ссорой. Но он ничего не сказал.
После ужина Элея поинтересовалась:
– А музыка будет?
– Если Инспектор не возражает, – ехидно ответил Зилов.
– Делайте, что хотите, – буркнул Дерринджер. – Я всего лишь ваш гость.
Зилов и Эбен играли что-то медленное, но ритмичное. Элее мелодия, должно быть, была знакома, ибо она тихонько подпевала. Все, кажется, остались довольны, ибо сами себе поаплодировали.
– Я знаю, Инспектор, такая музыка не по вкусу Спартанцам, но вы должны согласиться, что это приятная мелодия, – заявил Эбен.
– Такого я не скажу, – возразил Дерринджер. – Для моего уха она как жалобное мяуканье, прерываемое интервалами.
– Весьма неоригинальное сравнение. Вы туги на ухо с детства или по долгу службы? – не уступал Эбен.
– Не знаю, – признался Дерринджер. – Я понятия не имел о музыке, пока не прошел обучения в Оздоровительных Отрядах Вишну. По окончании курса учебы мне пришлось слушать музыку по долгу службы. Я поражался, что такая музыка может кому-то нравиться.
– У вас никогда не появлялось желания развить свой музыкальный вкус? – спросила Элея.
– Нет, а зачем? Глупо и противоестественно прививать себе вкус к тому, что тебе не нравится.
– Вы такой правильный, Инспектор, и напичканы законами, – рассмеялся Эбен. – Неужели вам не хочется узнать, чего вам не хватает, и восполнить этот пробел, хотя бы из любопытства?
Дерринджер не нашел ничего смешного в словах Эбена, хотя всех остальных они позабавили.
– Нет, не хочется. Суть основного догмата Обновленного Платонизма, а это наша философия, в том, что в мире много вещей, пробуждающих в людях интерес и кажущихся привлекательными, но не все они являются желанными. Надлежащее воспитание души помогает пренебречь плотскими вожделениями, принижающими ее.