Великий Краббен (сборник)
Шрифт:
Конечно, с вешками я трудился по холодку.
Здесь главное было не прозевать восход Солнца.
Медлительность бугра меня иногда раздражала, но такой уж у него оказался характер. То спит неделю, то жрет пять дней. Твари, похожие на цыплят, как выскочат вдруг стаей из кустов, как дернут по нему, обгадят всего, исцарапают, а он только моргает. Был случай, когда ночью, обливаясь потом, задыхаясь в угарном воздухе, я перетащил такого цыпленка, задавленного трехпалым, под хвост бугру. Думаю, полезет утром трехпалый за добычей, а бугру это не понравится, даст трехпалому в ухо. Но парусный все испортил. Обычно засыпал на открытом месте, понимал, что все равно на Солнце разогреется первым, а тут забурился в рощу и уснул в густой тени под шерстистыми деревьями. Трехпалый очнулся, оперся на хвост. Стоит, как чугунная птица. Лоб плоский, над головой облако бабочек. Хмурится, смотрит, как тот, который с парусом, пытается спросонья пройти сквозь толстенное дерево. А дерево гнется, но не уступает. Трехпалый даже пасть разинул. Я думал, как увидят они под хвостом бронированного бугра тушу
Думал, струхнет дитя.
Но нет, принял Хам боевую позу.
Морда вниз, рога вверх. Шипы торчат, как костяной воротник.
Я сразу вспомнил, как в прошлом году в деревне Бубенчиково погиб одинокий поросенок. На лето я всегда беру поросенка. Девчонкам радость, а я приезжаю – мясо. За поросенком смотрит тетка, а с нею Никисор. Племяш ученым не вырос, работает в магазине. Тут подать, там перетащить. В сентябре поросенок достиг трех месяцев. Считай, возраст Хама. Ну, пошел на речку. Никисор мне потом рассказал, что сперва поросенок ходил вместе с другими, а потом полюбил одиночество, отбился от стада. Всегда был мечтателем, а на той стороне реки всего в двадцати метрах – молодой овес. Аппетитный, сказал Никисор. Поросенок всегда хотел переплыть речку, но на берегу механизаторы возились, боялся, наверное, что поддадут ему. Но когда однажды механизаторы ушли, а Никисор беспечно уснул в теплой траве, поросенок решился. Очень хотел овса. Поплыл. А течение там быстрое, снесло дурачка. Чего дергаться? Плыл бы и плыл до села Чугуева, вылез бы где-то на бережку. Но ведь упрям, как Хам. Ломится против течения, изнемог, стадо оказать действенную помощь не может, и Никисор спит. Совсем изнемог одинокий поросенок и покорился участи. Я Никисору простить не мог. И теперь оттянул грибом Хама: «Ты это оставь! На старших бросаться!» А он радостно зачавкал. Нравилось ему, когда я грибом по морде. Да еще и ливень обрушился вместе со шквальным ветром.
НК: Серп Иванович, а вы тогда уже догадывались, куда попали?
Сказкин: А чего догадываться? Вроде как под Сухуми.
НК: Да как же так? Из Института прямо в Сухуми!
Сказкин: А чего такого? Академик Угланов прямо из Института ездит даже в Японию. Самолетом, конечно, не на тележке. Рассказывал, что у японцев маленькие отпуска. Но я так думаю, что им больших и не надо, с их ростом-то, верно? А у меня было что пожрать, и Хам под боком. Меня только трехпалый злил. Он нервный оказался. Гора мышц, а нервы ни к черту. Как заметит на стене рыжий свитер, так кидается. А у нас тесно. Хам подрос. Ему гулять бы, а куда? В реку не сунешься, там глаз. Терпеливый. Вот Хам встанет носом к ветерку и сосет ветер. Хочется ему в лес. Я для него ростом не вышел. Стал стесняться меня. Папаша недоносок, чего хорошего? Я беспокоился, что запорет меня рогом по случайности. Но он меня уважал. Его бы в Бубенчиково к моим девчонкам – к Надьке и к Таньке. И про книжки мне больше ничего не говорите. Я твердо решил, что однажды выведу Хама на волю. Пусть даже покалечим кого-нибудь по пути, раздавим пару бабочек или лягушку, это дело второе. Если в будущем кто-то превратится в жукоглазого, значит, так и надо. Я бы, например, весь наш Первый отдел держал в коробочках. А то очень умные. В Бубенчиково жил такой. Телом как обезьяна, но умный, как не знаю кто. Вот его и убили первым по пьянке. Я это Хаму постоянно твердил. Он к концу нашего пребывания на реке уже не мальчиком был. Вырос чуть не со слона, только покрепче. Рога, костяной воротник, броня. Ласкаясь, прижмет к скале и клюв на плечо положит. Я посинею, тогда отпустит. Дважды чуть не передержал. Уважение.
НК: А вы слышали о гигантизме?
Сказкин: Это где про такое говорят?
НК: Был такой известный ученый Ефремов.
Сказкин: Не знаю Ефремова. Академика Угланова знаю.
НК: Ничего странного. Ефремов работал в другом институте. Изучал вымерших животных. Среди них динозавров. И считал он, что огромные такие они были только потому, что у них был сильно развит гипофиз.
Сказкин (подозрительно): Больные, что ли?
НК: Ну, почему? Такая особенность. Никто ведь не говорит, что слоны больные.
Сказкин: Да мне все равно. Я так и решил, что клеть в зале понадобилась академику Угланову под такое вот яйцо, из какого вылупился Хам. Знал, что ему надо. Грузи и отправляй, куда надо. Но я-то в Институт вернулся без яйца. Ну, в смысле… Вы понимаете?.. Меня ребята из Первого отдела скрутили прямо за бочками, где я пристроился, а потом втолкнули в клеть. Просто так три года никому не дают, даже условно. Правда? А я своего любимчика Хама кормил как на убой. Целыми днями, как обезьяна, прыгал по стенам, ломал грибы. А Хам жрал и качал мышцы. Одних рогов пудов на десять. Как ударит ливень, я залягу под его бронированный бок и одно думаю – не заспал бы, зараза.
Потому и решил поторопить ребят.
Всю ночь таскал влажные ветки папоротников, огромные, как опахала.
Я в Индии такие видел. Мы там с двумя ирландцами били десятерых индусов, они продали нам дырявое опахало. Вот однажды я и закидал ветками здесь, в своем убежище, этих уснувших придурков. Кардинально закидал. Считал, что пока Солнце к ним пробьется, пока они поднимут пары в котлах, мы с Хамом уйдем. Он на волю, я – в ущелье к тележке. Первый отдел в Институте к тому времени совсем с ума съехал, думали, что я Родину предал и все такое прочее. А я все это время оставался при малыше. Можно сказать, растил смену. Закидал низколобых влажными ветками, а бугру на спину натрусил сухого шерстистого хвороста. Он припал мордой к стене, спит. Его бы хорошенько пнуть, он спросонья дернулся бы и проломил стену. Но как пнуть? Он моего пинка не заметит. А вот поджечь вязанку хвороста… Да прямо на его спине… Он же как танк… Он навалится на стену, развалит ее, мы и выскочим в пролом…
Вот под самое утро набросал я Хаму грибов, попинал под крепкий бок. Просыпайся, говорю, засранец. Подкрепись, тебе воля светит. А сам вылез из убежища и подпалил костерок на хвосте бугра. (Возможно, речь идет о виде, близком к таким динозаврам, как Ankilosaurus или Polacanthus). Нехорошо, конечно, но там уже и без моего костерчика было как в кочегарке. Гарью несет. Пятно Солнца еле проглядывает сквозь угарную пелену. Душно, страшно. И вдруг сразу – как настоящее землетрясение. Это я подогрел кровь старичку. Он все еще спал, но допекло – вперед двинулся. Полетели головешки, каменная стена рухнула. Из облака пыли явились выпученные черепашьи глаза, приплюснутая, иссеченная морщинами морда. Хам, конечно, сразу принял боевую позу. Но оказывается, и трехпалый (Tyrannosaurus?) тоже проснулся. Ветки папоротника сыграли для него роль пухового одеяла. Хромает за бугром, как чугунная башня. Рыжий свитер не дает ему покоя. И в довершение показался из-за бурой замшелой спины взволнованного бугра кожаный парус, растянутый на костяных шипах (Dimetrodon?). Хорошо, что бугор, потрясенный ожогом, не остановился на достигнутом. Руша камни, вспахивая песок, выкидывая вбок чудовищные кривые, выдвинутые, как подпорки, ноги, он выполз из пылевого облака как ужасная землеройная машина. Мы с Хамом невольно отступили, и бугор шумно сполз в запенившуюся, вскипевшую воду. Не знаю, выдавил ли он мимоходом глаз подводной твари, надеюсь, что выдавил. И мощно, как мшистый остров, двинулся вниз по течению.
НК: А трехпалый?
Сказкин: Ну, что трехпалый? Он недалекий. Никакой логики. Он похрипел, похрипел, подергал птичьими лапами. Беспомощные ручонки болтаются на груди, до носа не достают. Хам его, оказывается, испугал. Отступил перед его рогами.
НК: И как вы воспользовались своей свободой?
Сказкин: А поперли оба вверх по осыпи. Мне в голову не приходило, что Хам способен на такое. Думал, он просто рванет в лес, но трехпалый его тоже испугал. Оба они испугались друг друга. Хам так и давил по камням. В ущелье летящие пушинки мешались с какой-то сажей. Ножища Хама взрывали скопившуюся пыль. Обогнал меня, толкнулся рогом в тележку и… исчез! Вместе с тележкой!
НК: Вы догадывались, что это была Машина времени?
Сказкин: Да ну! С чего бы? Я в Бристоле видел однажды серебряное ведро размером с бочку. Вы бы догадались, что бочка эта сделана под шампанское? Я на другое тогда обиделся. Угнал Хам мою тележку! Я тележку угнал у академика Угланова, а Хам – у меня. Я его растил, я его кормил, подлеца! А он?
Забравшись на скалу, нависавшую над осыпью, долго всматривался я в мрачную зеленую страну, затянутую угарным дымом. Куда мог подеваться Хам? Куда он мог укатить на моей тележке? Если к академику Угланову в Институт, это еще ничего. Всех не перепорет, Первый отдел не спит, а Угланов догадается, где я. А вот если вдруг Хам двинулся в другом направлении? Что тогда мне-то делать? Провести всю оставшуюся жизнь в мохнатых лесах? Или построить плот и отправиться по реке? Я ведь тогда не знал, что до появления людей еще должны пройти десятки миллионов лет. Куда мог укатить Хам? Что могло мерцать в его маленьком сумеречном мозгу? Чего он мог хотеть и хотел постоянно? Да жрать он всегда хотел! – вот что дошло до меня. Жрать хотел, вот и толкнул тележку на расстояние своего желания, не больше. Значит, снова и снова прокручивал я в голове случившееся… вот Хам обгоняет меня… вот он толкает рогом тележку… да, конечно, толкает слегка, на расстояние именно своего желания… Скажем так, на расстояние ближайшего обеда…
НК: И сколько вам пришлось ждать на самом деле?
Сказкин: Ну, сколько. Я же говорил следователю. Пришлось ждать, конечно. Бегал я постоянно от всей этой допотопной шпаны. Тот, который с парусом, пытался подняться в ущелье, но парус ему мешал, да и я не дремал, спустил на него камнепад. Летающие клещи меня здорово донимали. Я тайком спускался к реке, прятался за шерстистыми деревьями, путал следы. Трехпалый, гоняясь за мной, переломал кучу деревьев. Иногда кидалось под ноги верткое стадо ублюдков, которые воровали все, что им встречалось на пути. И все чаще и чаще возвращался я мыслями к мудрому бугру, сплавившемуся по реке… Разыскать его… Устроиться рядышком… Завести садовый участок… Но в тот день, когда я уже почти решился строить плот, из переломанного трехпалым леса вывалила влюбленная парочка.