Великий Краббен (сборник)
Шрифт:
– Но чем тебе помешал Эдик?
Илья округлил глаза:
– Они подружились!
– Кто они?
– Эдик и мой новгородский коллега.
– Да, такая дружба выглядит несколько странно.
– Ничего странного. Ковров (новгородский) – лентяй. Он феноменальный лентяй. Он лентяй от рождения. Он редко сходил на берег и все пресс-конференции предпочитал проводить на судне. Лежал в шезлонге, посасывал трубку, а за новостями туда и сюда летал для него Эдик. Представляю, – раздраженно хмыкнул Илья, – как будет выглядеть герой его новой книги!
– Ты думаешь, он пишет про Эдика?
– Зачем думать? Я знаю.
Я усмехнулся. Я до рези в глазах вдруг увидел бесконечную, невероятную голубизну Эгейского моря – стаи несущихся сквозь брызги летучих рыб, палящий
Это сближает.
Время на корабле писатели действительно проводили по-разному.
Как уже говорилось, новгородец предпочитал шезлонг. Тучный и загорелый, он листал бедекеры, которыми запасся на весь путь, и подробно пояснял ребятам с полюса холода меняющиеся пейзажи. А моего друга можно было видеть и в машинном отделении, и на капитанском мостике, и в шлюпке, отваливающей к берегу. Линдос… Ираклион… Кносс… Фест… Всегда рядом с Ильей Ковровым (новосибирским) крутился щербатый пузатенький человечек в бейсбольном кепи и с кожаной сумкой через плечо.
Эдик был тенью Ильи. А тень, она нас знает.
Илья не очень любил Эдика, но воспитание не позволяло ему отшить приятеля детства. Более того, скоро он начал привыкать к нему. И когда Эдик просил знаменитого земляка подержать свою кожаную сумку (обычно при выходе на берег или при подъеме на судно), Илья недовольно пыхтел, но в просьбе не отказывал. Стоило замаячить впереди таможенному пункту, как Эдик срочно вспоминал, что забыл в каюте носовой платок или там сигареты, и передавал кожаную сумку писателю. Таможенники и работники паспортного контроля, улыбаясь, протягивали Илье Коврову его знаменитый роман, изданный на новогреческом. Они даже помогали поддерживать тяжелую сумку, поскольку считалось, что она принадлежит Коврову. Со спокойной душой Эдик относил всех таможенников и сотрудников паспортного контроля к беспросветным дуракам. Еще большим дураком он считал самого писателя. Но если они садились отдохнуть в тени пальм на площади Синтагма или занимали столик на террасе открытого кафе на набережной Родоса, он непременно угощал Илью дешевыми отечественными сигаретами.
Илья не курил таких сигарет, но боялся обидеть Эдика.
«Я видел у тебя журнал. Кажется, греческий? Решил заняться языком?»
«Я разве похож на ублюдка? – возражал Эдик. – Я читаю только отечественные журналы. Это «Ровесник». Он для комсомольцев. Я подобрал его на скамье в Одессе. Это ты тратишь валюту на всякую ерунду, – уколол он Илью. – А я патриот. Мне интересно про музыку. Битлы, например, в пиджачках, как люди, а «Абба» размалеваны так, что их бы в наше село не пустили!»
Новгородец относился к Эдику терпимее.
Если новосибирец таскал Эдика по знаменитым кабакам, по мрачным закоулкам Пирея или держал при себе всю ночь в шумных избирательных пунктах партии «Неа демократиа», или тыкал носом в древние мраморные плиты Айя-Софии, на которых смутно проступали якобы доисторические изображения ядерного взрыва, то новгородец узнавал обо всем этом от Эдика.
А для самого Эдика смысл путешествия определился в Стамбуле, в той его волшебной части, которая называлось Капалы Чаршы – Крытый рынок. Здесь с открытым ртом выслушал Эдик басню о том, как на одном иностранном военном корабле, пришедшем в Стамбул, вышел из строя какой-то сверхсекретный механизм. Час простоя обходился иностранному капитану в весьма чувствительную сумму, а доставить сверхсекретный механизм могли только специальным рейсом, в проведении которого Турция иностранным гостям отказывала. Тогда-то отчаявшемуся капитану и посоветовали заглянуть на Капалы Чаршы, заметив, что там, в принципе, можно купить весь его корабль, только, конечно, в разобранном виде.
Капитан угрюмо отшутился, но на рынок заглянул.
К великому его изумлению, первый же торговец свел его с нужными людьми, и через три часа корабль вышел из Стамбула. Все его механизмы, в том числе самые сверхсекретные, работали как часы.
На Крытом рынке Эдик даже растерялся.
Это странно, но там действительно было все.
Джинсы, махровые халаты, медные подносы, кофе, ковры, дубленки, обувь из Австралии, бельгийские кейс-атташе, парижские галстуки, романы капитана Марриета, пресный лед, севрский фарфор, чукотская резьба на клыке моржа, золотые перстни, медали и ордена всех стран, поддельные облигации, рубашки из марлевки, чешская обувь…
Даже водный гараж здесь можно было купить.
И не где-нибудь на отшибе, а под знаменитым дворцом Гёксу.
Пока Илья Ковров (новгородский) изучал бедекеры, а Илья Ковров (новосибирский) встречался с турецкими читателями, Эдик выпытывал у опытных людей, сколько стоит килограмм белого египетского золота и что можно получить в обмен за десяток химических карандашей или пару расписных деревянных ложек. Он жадно впивался в каждого человека. Он не упускал возможности понять, кто перед ним и как его можно кинуть. Если честно, Эдик только один раз в жизни лопухнулся. В детстве. Когда встретил в лесу шпиона. Непонятно, что мог делать шпион в нашем темном, затерянном среди болот селе, но это был настоящий, это был потрясающе иностранный шпион.
Сперва Эдик услышал шаги, и они показались ему незнакомыми.
Эдик отлично знал шаги всех жителей нашего села. Он с закрытыми глазами мог сказать, идет по улице его мама, или хромает кузнец Харитон, или мчится, сшибая репьи, его приятель Илья, или, скажем, хлюпает по грязи председатель сельсовета по фамилии Хромов.
Подняв голову, Эдик действительно увидел чужого человека.
Мужики в нашем селе ходили в телогрейках, ну, кое-кто в бушлатах и в шинелях военных лет, а на появившемся перед Эдиком шпионе поскрипывала удобная кожаная куртка с металлическими застежками. На голове красовался плоский берет, на ногах узкие сапоги и такие же узкие брюки из простого, но, видимо, крепкого материала. Чувствовалось, что это дорогие добротные вещи. Они нигде не жали и не давили. Они в принципе не могли доставлять хозяину никаких неудобств. В них даже блох не было. Шел тысяча девятьсот пятьдесят второй год. Холодная война была в разгаре, она не могла обойти наше село. Имей Эдик возможность, он, конечно, сразу бы бросился в сельсовет или в стройконтору за подмогой, но шпион присел на корточки прямо посреди узкой тропинки и уставился на Эдика так печально, что в какой-то момент тот подумал, что шпион решил сдаться.
«Ты играй. Я не буду тебе мешать».
Не наш, ну точно не наш человек, получил Эдик новое подтверждение.
Любой местный мужик поинтересовался бы, какого черта Эдик здесь делает, а этот сразу – играй, он, видите ли, мешать не станет. Как будто можно спокойно играть под контролем настоящего иностранного шпиона. Эдик как-то по-особенному почувствовал себя. Латаные штаны, латаная рубашка, стоптанные сапоги, руки в царапинах и в цыпушках. Немея от страха, он ждал, каких сведений потребует от него иностранный шпион. Он страшно жалел, что никаких особенных секретов не знает. Ну, отливает кузнец Харитон картечь из казенного свинца, ну, чистят пацаны соседские огороды. Правда, мама недавно шепталась с начальником дорстроя. Приезжал этот начальник в село и ночью о чем-то шептался с мамой. Может, о новой грейдерной дороге до районного центра…