Великий маг

Никитин Юрий Александрович

Именно Живков поддерживает и подкармливает так называемую русскую интеллигенцию, которой удалось вдолбить нелепость о якобы существующем общечеловеческом праве, о гуманности, о нехорошести отвечать ударом на удар, а надо бы чисто по-русски подставить и другую щеку.

Живков поймал мой взгляд, заулыбался, поклонился, и, прежде чем я успел что-либо сказать или возразить, он уже сидел за нашим столом, говорил комплименты Кристине, укоризненно советовал Челлестоуну пользоваться фужером или хотя бы стаканом.

Я поинтересовался:

– Мистер

Живков, как вам удалось, что в России разом исчезло из всех словарей… только в самых старых бумажных осталось, такое известное и распространенное слово, как «коллаборационист»?

Живков мягко улыбнулся.

– Вы это заметили?

– Как видите.

– Удивительно, – сказал он с чувством. – Вы на редкость внимательны, господин Факельный. Это было проделано очень незаметно, разве не так?

– Никто и не заметил, – признал я.

– Но как вы?..

– Рыбаки знают, куда приплывет рыба, – заметил я скромно. – Или где исчезнет. Заметив некоторые тенденции, я просто взял самое новейшее издание, поискал это слово… да и ряд подобных… увы! Должен заметить, ювелирная работа.

Он поклонился, явно польщенный. Действительно, только его заслуга в том, что это слово в России не употребляет ни один политик, ни один из демократов, ибо «коллаборационист» означает «сотрудничающий с врагом», а кто из либералов не сотрудничает? Только тот, кто уже напрямую получает зарплату от сотрудников юсовского посольства. Тот не сотрудничает, а уже служит. Тихий Живков опаснее грохочущего Челлестоуна. Тот прет напролом, как авианосец, его работы видны, а Живков умело играет на чувствах той дряни, что заняла место русской интеллигенции.

– Спасибо, – сказал он довольный. – Похвала инфиста такого уровня для меня – высшая награда.

Я улыбнулся.

– Даже выше «Святого десанта»?

Он взглянул почти с испугом.

– Вы и об этом знаете? Как? Это сверхзасекречено!

Соммерг взглянул на него ревниво, а Челлестоун нахмурился и что-то прорычал в свою рюмку. Я развел руками.

– Простите, что выдал тайну. Но это просто… просчитывалось. Челлестоун наносит сильнейший удар, что, как Чернобыль, остается постоянно действующим, а вы тайком ломаете наш щит… Это вполне тянет на высшие ордена. Челлестоун свой уже получил…

Соммерг нахмурился и стал смотреть в сторону. Челлестоун нахмурился еще больше, глаза ревниво блеснули. Между ними соперничество, подумал я, и нешуточное. Но я не из тех, кто этим пользуется. Дело даже не в благородстве… У меня есть причина посерьезнее.

Живков, снимая напряжение, сказал благожелательно:

– Тут уже говорили, что давно не видели ваших новых работ, Владимир…

– Разве? – удивился я. – Совсем недавно опубликовал «Рассуждения об аномалиях». А полгода тому – «Грустное лето кукушек».

Челлестоун кивнул, подтверждая, а Живков протянул:

– Ну, что это за сроки – полгода… От вас ожидали… и все еще ожидают очень многое. Это мы раз в полгода – уже подвиг. А вы должны по такой работе выдавать каждый месяц. Вы

же ворвались на это поле брани, как ураган, как смерч, как бог войны!

– Как ангел разрушения, – добавил Челлестоун и оглушительно захохотал.

Я слабо улыбнулся.

– Может быть, я хочу переквалифицироваться?

– В кого, в управдомы?

– О, знаете нашу классику… Нет, я могу ощутить тягу к созиданию, к творению…

Они внимательно смотрели на меня. Соммерг предположил:

– А вы не допускаете, что у Владимира боязнь белого листа?

Снова я ощутил недосказанное, и словно не то тревога, не то облегчение проскользнули в их сплоченном отряде. Я обнял Кристину за плечи, на губах слабая рассеянная улыбка, но в черепе вихрь мыслей, при чем тут моя боязнь белого листа, почему это их так тревожит… или интересует, неважно, не их собачье дело, хотя, кстати, никакой такой болезнью я не страдаю.

Живков, которому, как я заметил, отведена роль буфера, сказал примиряюще:

– А вообще-то в самом деле, а?

Соммерг спросил раздраженно:

– Вы о чем?

– А если в самом деле, – поинтересовался Живков, – не пишется?

Ну да, ответил я мысленно, если вы не профессионал и не стараетесь приблизиться к профессионализму, бросайте писать, не жалко. А остальные знают: всегда есть на бумаге или в файлах уже набранное, можно и нужно править, улучшать, добавлять, расширять, заострять и так далее. Работа на тот нередкий случай, когда, как говорится, нет вдохновения, а попросту говоря, в этот момент ничего яркого не лезет в голову. И вообще устал, в голове только серый туман.

От меня, похоже, ждали ответа, я сказал прописные истины, которые они и так знают:

– Нужно, как простому токарю, садиться за свой литературный станок и дорабатывать написанное. Нет такой вещи, что при повторном прочтении показалась бы безукоризненной! Нет такой вещи, что от доработки стала бы хуже. Классики переписывали свои вещи по двадцать раз, всякий раз улучшая, но оставалась работа и для двадцать первого.

Они переглянулись, я прикусил язык. Да, они вырвали ответ, с которым мне лучше бы помолчать. Я сказал правильные вещи, но сам им, увы, не следую. У меня всегда толпятся новые идеи, новые темы, новые образы – возвращаться и старые править некогда. И они видят, что старые работы я не правлю.

Значит, скрываю что-то новое.

День тянулся в ленивых беседах, все более и более странных. Кто-то назвал бы их бесцельными, разведчик – прощупывающими, дачник – просто вежливой болтовней обо всем и одновременно – ни о чем. Так просто, мол, приятный разговор. А приятный как раз и бывает ни о чем.

Ненадолго пришел Лордер, перекинулся с нами парой слов, потом посмотрел на часы, извинился, ушел. Челлестоун проводил его непонимающим взглядом, поднял голову, солнце брызнуло в глаза. Он исторг рычание, что-то вроде изумления, и тоже поспешил попрощаться. Соммерг сказал им вслед с ехидной улыбкой: