Великий магистр
Шрифт:
Вика здорово помогала мне с Юлей, беря на себя заботу о ней, пока я была занята. Педагогический талант у неё я заметила ещё в то время, когда в замке укрывались дети, а Юля во многом была сейчас как ребёнок. Следуя рекомендации Гермионы работать над мелкой моторикой рук, Вика часами занималась с Юлей лепкой, вырезанием из бумаги узоров, рисованием. Конрад тоже подключился к делу, только с другой стороны: он взял на себя физическую активность Юли. Максимум, что я успевала с ней делать — это массаж, а Конрад занимался с ней гимнастикой у-шу, теннисом и плаванием. Да, они ходили на озеро и плавали в ледяной воде, после чего бежали десять-пятнадцать километров, а потом ещё и летали. Надо сказать, со всем этим аппетит у Юли стал отменный, а
— Как в армии, — смеялись они.
Хоть Юля оставалась замкнутой, как я уже сказала, дичиться окружающих и прятаться за мою спину она перестала, только при виде Каспара она каменела и уходила в себя. Сколько я её ни расспрашивала, она молчала, как партизанка. Я обратилась к Каспару, и он сказал:
— Не знаю, почему она так себя ведёт. Как будто я её обидел… А ведь вообще-то, я её спас тогда, во время штурма. Она попала под выстрел, ей всю грудную клетку разворотило… Я исцелил ей рану и отпустил.
Помнила ли об этом Юля? Или, может быть, ей казалось, что Каспар в чём-то виноват? Вечером я растопила в комнате камин, усадила Юлю у огня, а сама присела на скамеечку у её ног и взяла за руки, давая понять, что разговора не избежать. Она долго молчала, глядя на пламя. Я сказала:
— Да, Юля, смотри на огонь. Пусть он вытопит всё плохое, всё грустное, всю боль и злость, всю печаль. Пусть сожжёт все преграды.
Огонь трещал, Юля молчала. Я сказала:
— Каспар спас тебя, ты помнишь? Во время штурма тебя ранили, и он исцелил тебя.
На её окаменевшем лице ничто не дрогнуло, только шевельнулись губы, проронив:
— Лучше бы не спасал.
— Юля, да ты что! — Я обняла её, поглаживая и растапливая в ней эту обледенелость. — Не говори так.
Следовало срочно что-то делать с этим — как-то вызвать слёзы, потому что эта каменная скорбь была гораздо хуже. Через пять минут на моём месте сидел угрюмовато-смущённый Каспар, тревожно поглядывая то на меня, то на неподвижную Юлю и не зная, что сказать или сделать.
— Кас… Не нужно ничего делать. Да и говорить, может быть, не придётся, — сказала я ему. — Просто… Побудьте вместе.
Я оставила их наедине. Когда я через пятнадцать минут вернулась, по щекам Юли катились слёзы, а Каспар, по-прежнему смущённый, неуклюже держал её за руку. Положив руки им на головы, я почувствовала: что-то изменилось. В лучшую сторону… Ощущая под правой ладонью колючую щетинистую макушку Каспара, а под левой — Юлин мягкий, аккуратный газончик, я сказала:
— Всё хорошо, ребята. Я люблю вас.
12.13. Бумажные лебеди
Новость о том, что в «Авроре» назначены выборы нового президента, ничуть меня не удивила. Альварес предоставил собранию руководства Общества медицинские документы, согласно которым Юля страдала психическим расстройством и не могла больше занимать пост президента по состоянию здоровья. Оскар даже раздобыл и предоставил мне копию этих документов, подписанных врачебной комиссией во главе с руководителем авроровского медицинского центра доктором Ганнибалом Электрой. В документах значилось, что Юля с такого-то по такое-то число находилась в медицинском центре, где ей был поставлен такой-то диагноз, а дальше следовало подробное описание симптомов и заключение о её нетрудоспособности. Доктор Отто Береш участвовать в этом отказался, и наш небольшой центр принял нового сотрудника.
Шелестел прибой, покачивались пальмы, Юля сидела на горячем песке, обхватив колени руками и глядя в морскую даль. Это был тот самый островок, на котором мы с ней отдыхали… уже очень давно. Как и энное количество лет назад, я перенесла её сюда на руках: такой длинный перелёт она сама ещё не могла осилить. Хотя Юля разговаривала уже почти нормально, приступы прекратились, и называть она меня снова стала Авророй, было ясно, что прежней она уже не станет. Она была молчаливой и задумчивой, отвечала односложно, хотя речь к ней вернулась почти в полном объёме; создавалось впечатление, что ей просто не хотелось говорить. Часто она уходила в себя, да так глубоко, что не сразу удавалось до неё достучаться. Когда я сегодня утром осторожно заговорила с ней об «Авроре», она даже не проявила интереса, а вот на предложение слетать на островок откликнулась с энтузиазмом — впрочем, слово «энтузиазм» для описания её эмоциональных проявлений будет, пожалуй, слишком сильным. Задумчивое согласие — наверно, так более точно…
Ветер трепал её просторную белую рубашку, закатанные до колен брюки открывали босые ноги, а ботинки с вложенными в них носками стояли в тени пальмы. Сев рядом, я достала из кармана сложенный листок — один из копии тех самых документов, на котором было заключение о нетрудоспособности.
— Юль, тут написано, что ты больше не можешь занимать пост президента «Авроры», — на всякий случай пояснила я.
Юля не особенно долго всматривалась в текст, задумчиво щурясь. Дочитав, она подержала листок, а потом начала складывать из него лебедя: тренируя мелкую моторику кистей рук под руководством Вики, она обучалась искусству оригами и складывала из бумаги множество фигурок. Это переросло у неё в хобби, и она могла часами этим увлечённо заниматься, а когда её от этого отрывали, проявляла недовольство, хмурясь и забавно двигая губами. Сложив лебедя, она вручила его мне, сопроводив подарок лёгким поцелуем в щёку, встала и пошла по влажному песку вдоль линии прибоя.
Поздно вечером, завершив все дела, я сидела у камина. Каминная полка и прикроватная тумбочка были полны бумажных фигурок — лебедей, лягушек, птеродактилей, свиней, кошек, цветов. Юля спала, а вот ко мне сон не шёл. Побаливала голова. Звенящее молчание паутины и треск огня.
Раньше я не писала стихов, а тут… Из ноющей головы родились строчки.
На каменной глыбе в траве придорожной я знак оставляю: найди.
Кровавой слезой из глазниц опустевших я пыль прибиваю в пути.
Багровый небесный пожар этим утром мне душу обжёг, ослепил.
Ползу я на ощупь по выжженным землям и чувствую: нет больше сил.
Тебя не увижу, но всё же узнаю — лишь сердце сожмётся в груди.
Кровавой слезой тебе знак оставляю. Прошу, умоляю: найди!
Я скомкала листок и бросила в огонь.
Глава 13. Рождественский вирус
13.1. Рождество на карантине
Шестнадцатого декабря выборы состоялись. Новым президентом «Авроры» стал Мигель Альварес.
К факту своего смещения Юля отнеслась равнодушно. Её не интересовали больше ни «Аврора», ни власть, ни политика, ни даже её любимые сигары. Всё, что представляло для неё когда-то ценность, перестало что-либо значить, она полностью отрешилась от суеты, которой прежде наслаждалась и на которую тратила столько усилий. Она с маниакальной страстью влюбилась в искусство оригами и теперь уже без помощи Вики постигала его премудрости, раздобыв кучу книг и пособий по нему. Делала она всё более и более сложные фигуры — уже из множества деталей, используя также цветную бумагу. Свои произведения она дарила всем, а когда весь замок заполнился её бумажными фигурами, она стала дарить их достойным в деревне. Приступов у неё больше не было, и как ребёнок она себя не вела, говорила хоть и мало, но как будто адекватно, бредовых мыслей не высказывала; тем не менее, из категории буйнопомешанных она перешла в категорию «тихих сумасшедших» — из-за этого своего всепоглощающего увлечения оригами. Это тоже можно было назвать своего рода помешательством, хотя и безобидным.