Великий Мусорщик
Шрифт:
Он не стал сообщать Диктатору о том, что задержанный иностранец погиб при попытке к бегству. Бросившись со скалистого берега в море, он разбился о скалы. Гельбиш знал, как болезненно переживает Диктатор известия о чьей бы то ни было смерти, а потому и не счел нужным упоминать о таком пустячном инциденте.
Кандар, отпустив Гельбиша, прошелся по кабинету и остановился у широкого, во всю стену, окна, выходившего на море. Диктатор любил, чтобы в помещении, где он работает, было много света. Поэтому в трех стенах его кабинета были огромные окна. Да и потолок, частично застекленный, давал возможность Кандару видеть над собой голубое небо Лакуны. Вдоль четвертой стены, по обеим сторонам двери с резными барельефами, изображавшими эпизоды Революции 19 Января, высилась шведская стенка и стояли спортивные снаряды. Каждые сорок минут Диктатор прерывал свои труды и занимался гимнастикой. Когда-то он был незаурядным спортсменом.
Море, тихое и гладкое, как и утром, сверкало под лучами уже высоко поднявшегося солнца, Мария в купальном костюме шла к воде. За ней бежал Флак, огромный черный ньюфаундленд, ее любимец. Все как обычно. Можно садиться за работу.
Но что-то мешало Кандару, какая-то неясная тревога, связанная с дочерью…
Мария плыла среди скал, а рядом с ее головкой чернела круглая морда ньюфаундленда. К воде вели следы ее маленьких ножек, а рядом разлапистые – Флака. Кандар понял, что его тревожит. И сразу стало легче.
Он подошел к столу. На листке блокнота, помеченном завтрашним днем, записал: “Мэт”.
Глава третья
Церемония проходила на небольшой квадратной площади возле дома Барбука. Дом героя был украшен национальным знаменем Лакуны – на белом полотнище синий навозный жук, символ самоочищения природы. Перед домом, под специально натянутым навесом, стояла невысокая эстрада с трибуной, украшенная транспарантом с латинским текстом: MENS SANA IN CORPORE SANO!
Площадь была заполнена народом. Впереди в две шеренги стояли юноши и девушки в разноцветных спортивных костюмах, позади – празднично разодетые счастливцы, получившие право присутствовать при награждении. Список допущенных на площадь составлялся лично Фаном Гельбишем. Это были самые достойные и надежные граждане Лакуны.
В назначенный час, ровно в полдень, высокий чистый голос трубы возвестил начало церемонии. Под звуки национального гимна на площадь вступил отряд сакваларов. За сакваралами шел сам Диктатор. В двух шагах позади – Третье Плечо, а за ним члены Совета при Диктаторе.
– Сана! Сана! – загремела площадь, и Диктатор сделал приветственный жест рукой.
На эстраду он поднялся вместе с виновником торжества. Грон Барбук заметно волновался. Коренастый, широкоплечий, с густыми мохнатыми бровями, широким лицом, изрытым оспой, он воплощал наиболее распространенный на севере тип крестьянина. От волнения у него на лбу, изъеденном морщинами, проступили капельки пота.
Диктатор дружески протянул ему руку. Барбук неуверенно подал свою. Диктатор крепко пожал ее, и снова площадь огласилась приветственными криками. Все ощущали торжественность и символичность этого рукопожатия Власти и Народа, знак их нерушимого единства.
Кандар взял в руки маленькую коробочку и мельком взглянул на дочь, стоявшую у края эстрады. Выражение ее лица не понравилось Кандару. Оно не соответствовало моменту: на ее лице не было и тени той радостно-умиленной улыбки, которая сияла на лицах присутствующих.
Снова промелькнула тревожная мысль, не оставлявшая его утром. Но Диктатор умел скрывать свои чувства, и никто не заметил некоторой медлительности, с которой он раскрыл коробочку. Блеснул на солнце веселым зайчиком золотой Почетный знак, и площадь замерла.
Лей Кандар прикрепил его к груди Грона Барбука, отныне – Великого Мусорщика Лакуны. На глазах у героя выступили слезы. Восторженно и преданно смотрел он на человека, которому был обязан самоуважением, появившимся у него после Революции, почетом, окружающим его имя, и этой минутой небывалого счастья, когда сам Диктатор, пешком, пришел вручить ему награду.
Фан Гельбиш, стоявший рядом с Диктатором, смотрел на лица зрителей. Он был доволен. Лица выражали именно то, что должны были выражать: радость и даже восторг от сознания своего участия в столь знаменательной, можно сказать, исторической церемонии, своей сопричастности великому событию.
Внезапно взгляд Гельбиша наткнулся на лицо, которое показалось ему незнакомым. Незнакомец улыбался, но в его улыбке было больше иронии, чем восторга, и совсем не было умиления. Гельбиш хотел разглядеть его, но мешали самозатемняющиеся очки. Снять их – значило сделать движение, нарушающее торжественность церемонии. К тому же он неожиданно потерял мелькнувшее лицо и не мог снова найти его.
“Кто бы это мог быть?” – подумал Гельбиш и решил внимательно проглядеть списки допущенных на площадь.
Но тут он услышал голос Диктатора и понял, что пропустил начало торжественной речи.
– Идея, лишенная действия, мертва! – говорил Лей Кандар. – Она мертва, если люди, которым она служит, не служат ей. Идея, священная идея чистоты тела и духа, если мы отдаемся ей честно и беззаветно, возвышает нас. И чем беззаветнее мы ей служим, тем выше и чище становимся сами. Я склоняю голову перед человеком, который воплощает идеал служения Идее, перед Гроном Барбуком, Великим Мусорщиком Лакуны! Менс сана ин корпоре сано!
– Сана! Сана! – грянула площадь.
Заиграл оркестр, и все запели песню “Наш великий Лей Кандар”.
Барбук украдкой взглянул на жену, стоявшую рядом с Гельбишем, – она не решалась вытереть счастливые слезы, стекавшие по ее лицу, – на внучку, улыбавшуюся легкой, почти бессознательной улыбкой, и почувствовал, что счастлив.
Две юные спортсменки подбежали к эстраде и протянули Диктатору и Барбуку огромные букеты белых роз.
– Сана! Сана! Сана! – гремела площадь.
Мария смотрела на ликующую толпу, и вдруг то самое лицо, которое смутило покой Гельбиша, попало в поле ее зрения. Молодой человек в форме саквалара, с голубым погоном на плече, показался ей знакомым. Он улыбался. Но теперь совсем не так, как в тот момент, когда его заметил Третье Плечо. Молодой саквалар улыбался ей, Марии. И она узнала его. Узнала и тоже невольно улыбнулась.