Великий Наполеон
Шрифт:
3 нивоза (24 декабря) 1800 года, как раз накануне старорежимного Рождества, хозяин Констана собрался в Оперу. Мадам должна была последовать сразу вслед за ним, в другой карете.
День этот был для Констана выходным, с дежурства он уже сменился, так что его даже и в резиденции не было. Он гулял неподалеку, когда услышал страшный взрыв и увидел, что началось смятение. Он кинулся к дому – и наткнулся на оцепление Консульской Гвардии.
На хозяина было совершено покушение.
II
Констан считал, что жизнь Первому Консулу в тот памятный канун Рождества 1800 года спасла его дурная привычка – приказывать кучеру рвать карету с места сразу галопом. Это было плохо для упряжи и еще хуже для лошадей. Все конюшие Наполеона Бонапарта доказывали
A вот кому дурная привычка и правда спасла жизнь, так это мадам Жозефине – ее карета должна была следовать прямо за каретой хозяина, но она в последнюю минуту решила что-то изменить в своем туалете и немного задержалась. Не случись этого – и она, и ее дочь, мадмуазель Гортензия, несомненно, были бы убиты.
Первый Консул вошел в Оперу совершенно спокойным, так, как если бы ничего не произошло. Его наградили аплодисментами – и потом наградили ими еще раз, когда в театре стало известно, что произошло. Оба раза он поклонился публике – но вел себя так, как будто ничего, кроме музыки Гайдна, его не интересовало.
И уж только вернувшись домой, он дал волю своему гневу. Досталось и министру полиции Фуше, и префекту Дюбуа, но гневаться на них не имело смысла: расследование уже началось. Свидетелей опрашивали, их показания тщательно сличались, и выяснено было следующее: какие-то неизвестные люди (их было трое) поставили свою сильно нагруженную телегу так, чтобы кучер проносящейся мимо них кареты Первого Консула был вынужден придержать лошадей, после чего разделились. Один из них отошел к воротам резиденции Бонапарта, по-видимому, чтобы вовремя дать сигнал. Второй подозвал девочку лет 12–13, дал ей монетку и попросил подержать лошадь под уздцы, а сам отошел к задней части телеги. Услышав сигнальный свист своего товарища, он поджег фитилек – и скорым шагом ушел в сторону и за угол. Взрыв разнес в клочья и лошадь, и девочку, убил пару дюжин посетителей кафе «Аполлон», сидевших за своими столиками, и поранил еще человек 60–70. Расспросить тех, кто видел заговорщиков вблизи, префект парижской полиции уже, конечно, не мог – от них ничего не осталось.
Тогда он взялся за лошадь.
III
Совершенно понятно, что лошадь он не мог бы расспросить и при самых лучших обстоятельствах, а уж от лошади, разорванной в клочья, вроде бы добиться толку было и вовсе затруднительно – но месье Дюбуа так не думал. Он велел собрать все, что от нее осталось, и вызвал двух лучших ветеринаров Парижа. В итоге довольно скоро он получил детальное описание того, чем лошадь была при жизни: ее масть, примерный возраст, рабочее состояние и прочее. Лошадей в Париже, конечно, много, но у него была и дополнительная информация – удалось найти одно копыто убитой лошади, а на копыте была подкова.
Походив по каретным дворам и прочим местам, где ковали лошадей, его агенты сумели найти и кузнеца – и тот припомнил хозяина лошадки. Его звали Ламбель. Его, понятное дело, живо нашли и показали ему и останки лошади, и то, что осталось от телеги. Мэтр Ламбель не колебался ни секунды – он опознал и свою бывшую скотинку, и телегу и сказал полиции, что продал и лошадь и телегу двум гражданам за 200 франков, и даже получил от них 6 франков сверху на то, чтобы обмыть дельце, что он вместе с ними и сделал. Выпивка же состоялась 20 декабря 1800 года, так что было маловероятно, что они успели свою покупку перепродать.
Теперь у Дюбуа появились приметы подозреваемых. Все это было проделано к 26 декабря. Вскоре выяснилось, что описанию внешности отвечает по крайней мере один человек, фамилии которого никто из опрошенных не знал, но кто-то слышал, что его прозвище Малыш Франсуа. Оказалось, что на улице Сен-Мартен на 7-м этаже живет некая женщина по имени мадам Карбон, что у нее есть брат, называемый Малыш Франсуа, и что у него есть особая примета, числящаяся и в описании внешности одного из подозреваемых, – большой шрам над левой бровью. Попутно выяснилось, что человек с таким же шрамом попросил огоньку для своей трубки у одного из солдат Консульской Гвардии, стоявших у резиденции Первого Консула, – и солдат его запомнил.
Обыск жилища мадам Карбон обнаружил мужскую одежду, патроны и некоторое количество пороха хорошего качества. Ну, ее живо арестовали вместе с ее двумя дочерьми, и они припомнили, что их дядюшка, Франсуа, водил компанию с двумя монахинями, и они даже припомнили обитель, к которой они принадлежали. Все это пахло отнюдь не якобинским заговором, в котором был совершенно уверен Первый Консул, а уж скорее заговором шуанов. Мадам Карбон и ее брат были из бретонских крестьян – что общего могло быть у них с сестрами, принадлежавшими к аристократическому монастырю? 16 января 1801 года, всего через три с половиной недели после покушения, парижской полицией была устроена облава – и в резиденции монахинь был и в самом деле обнаружен Франсуа Карбон, поговорить с которым префект просто жаждал. Арестовали его в 7 утра, и на допросе он продержался довольно долго – до четырех часов дня. К этому времени у месье Дюбуа оказались два имени: Пьерро и Бомон. Дальнейшее расследование установило, что это были два генерала подпольной вандейской армии шуанов, что они подчинялись напрямую вождю повстанцев, Кадудалю, и что тот получил все необходимые ему деньги и другую помощь от англичан, которые хотели посодействовать ему в его плане «…похитить генерала Бонапарта…», где слово «похитить», конечно, следовало понимать как эвфемизм.
Взрыв пары бочек пороха – все-таки довольно необычное средство для организации похищения.
IV
Последствия «…попытки похищения…» начались чуть ли не на другой день. Первый Консул не стал ждать результатов расследования, а распорядился «…принять энергичные меры…», и немедленно. Виновными были назначены якобинцы – но «…назначение…» не было сделано на пустом месте. Якобинский заговор и в самом деле существовал – в октябре 1800 года Наполеона Бонапарта предполагалось зарезать в театре, и четверо заговорщиков уже двинулись было к его ложе, когда их арестовали. Полиция была в курсе дела с самого начала, и в Париже ходили сплетни, что кинжалами злодеев снабдил сам Жозеф Фуше, чтобы обеспечить их эффектный «…арест на месте преступления…».
Кинжал как оружие покушения звучит слабовато, но его не следует недооценивать – по тем временам подойти вплотную к высокопоставленному лицу было хоть и трудно, но возможно, и в самый день Маренго Бонапарт узнал, что генерал Клебер, на которого он оставил армию в Египте (не известив его заранее, а просто поставив его перед фактом), был убит каким-то сирийцем, и именно кинжалом. Убийце французы сожгли руку, а потом посадили его на кол, но Клебера это не вернуло…
В общем, аресты и высылки бывших якобинцев шли уже вовсю, когда Дюбуа представил неопровержимые доказательства того, что на самом деле заговор был составлен и чуть было не осуществлен роялистами, да еще их прославленным вождем, Кадудалем. Первый Консул с ним встречался, и даже лично – в случае встречи он обещал ему безопасность. Они поговорили с глазу на глаз. Кадудаль надеялся убедить генерала Бонапарта «…передать власть законному королю, Людовику XVIII…», а Бонапарт надеялся убедить Кадудаля «…прекратить войну против родины и принять генеральские эполеты, с тем чтобы сражаться против внешних врагов Франции…».