Великий обман. Научный взгляд на авторство священных текстов

Ярким солнечным днем в июне, когда мне было четырнадцать лет, мама сказала, что они с отцом собираются съездить поиграть в гольф. В уме я быстро подсчитал. У них бы заняло двадцать минут, чтобы добраться до загородного клуба, и около четырех часов, чтобы пройти восемнадцать лунок. Потом небольшой отдых, и они поедут домой. У меня было пять часов.

Я позвонил своему другу Рону, жившему в конце улицы, чтобы сказать ему, что моих родителей полдня не будет и что я стащил пару сигар из неизменно полного отцовского припаса. Рону понравился ход моих мыслей, и он сообщил, что у него за домом в кустах припрятано несколько банок пива. Перед нами открывались райские наслаждения.

Как только Рон пришел, мы направились

вверх по лестнице в мою комнату, где распахнули окно, закурили сигары, открыли по банке пива и настроились на не слишком интеллектуальное времяпровождение. Но через каких-то десять минут, к моему ужасу, мы услышали, как подъехала машина, хлопнула задняя дверь дома и мама крикнула, что они вернулись. Поле для гольфа было так переполнено, что родители решили не ждать сорок минут, чтобы сделать первый удар.

Мы с Роном моментально переключились в аварийный режим: спустили сигары с пивом в унитаз, спрятали банки в мусорной корзине, а затем схватили два баллончика дезодоранта и принялись распылять их по комнате, пытаясь замаскировать дым (который практически валил из окна). Рон выскользнул через заднюю дверь, и я был оставлен один, в холодном поту и уверенности, что жить мне осталось недолго.

Я спустился вниз, и папа задал мне роковой вопрос: «Барт, вы там с Роном курили наверху?» Тогда я сделал то, что сделал бы любой уважающий себя четырнадцатилетний подросток, – я соврал ему в глаза: «Не, пап, ну ты что!». (Дым ещё стоял в воздухе, как я говорил.) Его лицо смягчилось, он едва сдержал улыбку, а потом произнёс то, что осталось со мной весьма надолго (уже на сорок лет, на самом деле): «Барт, мне нет большого дела, если вы украдкой покуриваете. Только не надо мне врать». Естественно, я заверил его: «Я больше не буду, папа!»

Через пять лет я был уже другим человеком. Конечно, все меняются к концу подросткового возраста, но я бы сказал, что моя перемена была более чем радикальной. Помимо прочего, в переходном возрасте я стал рожденным свыше христианином, окончил среднюю школу и отучился в фундаменталистском библейском колледже – Библейском институте Муди (Moody Bible Institute), так что имел за плечами два года серьезной подготовки в библеистике и богословии. В колледже нам не позволялось курить («Тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа», как учит Новый Завет, и вы же не хотите осквернять Храм Божий!), пить алкогольные напитки («Не упивайтесь вином», – говорит Библия; мне тогда не приходило в голову, что, может быть, можно упиваться виски) или, скажем, делать много других вещей, которые делают нормальные люди в этом возрасте: ходить в кино, танцевать, играть в карты. На самом деле я не был согласен с принятым в школе «кодексом поведения» (там также были свой дресс-код и даже «код» для мужских волос: запрет на длинные волосы и бороды), но мое мнение: если уж я решил туда идти, то должен был играть по их правилам. Если бы я хотел иных правил, я мог бы пойти в другое место. Но самое главное – из четырнадцатилетнего ученика чуть выше среднего уровня, думающего в основном о спорте, имеющего слабое представление о мире или о своем месте в нем и без особой склонности к правдолюбию, я стал девятнадцатилетним студентом, чрезвычайно ревностным, скрупулёзным, благочестивым (по-фарисейски), прилежным к учёбе, верным христианином-евангеликом с твердыми представлениями о том, что правильно, а что нет, где истина и где заблуждение.

Мы в колледже были весьма преданы истине. Я бы сказал, даже сегодня, что нет на планете человека, более преданного истине, чем серьезный и честный христианин-евангелик. И в колледже мы были именно серьезны и честны. Истина для нас была так же важна, как сама жизнь. Мы верили в Истину с большой буквы. Мы клялись говорить истину, мы ожидали истину, мы искали истину, мы изучали истину, мы проповедовали истину, мы верили в истину. «Слово Твое есть истина» – говорит Писание, и сам Иисус был «путь, и истина, и жизнь». Никто не может «прийти к Отцу», кроме как через него, истинное «Слово, ставшее плотию». Только неверующие, подобные Понтию Пилату, могли в смущении спросить: «Что есть истина?» Как последователи Христа мы относились совершенно к другой категории. Как сам Иисус сказал: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными».

Наряду с нашей преданностью истине мы верили в объективность. Мы имели дело только с объективной истиной. Не существовало такой вещи, как «субъективная истина». Что-то было либо истиной, либо ложью. Личные чувства и мнения не имели к этому никакого отношения. Объективность была реальна, возможна, достижима и доступна для нас. Именно благодаря нашему объективному знанию истины мы познали Бога и что есть Бог (и Христос, и Дух, и всё остальное).

Один из парадоксов современной религии заключается в том, что абсолютная приверженность истине в некоторых формах евангелического и фундаменталистского христианства и сопутствующее мнение, что истина объективна и может быть проверена любым беспристрастным наблюдателем, заставили множество верующих следовать истине, куда бы она ни повела. А то, куда она приводит, часто находится далеко от самого евангелического и фундаменталистского христианства. Так что, если, теоретически, у вас получается проверить «объективную» истину религии и по результатам такой проверки религия оказывается ложной, где вы окажетесь? Если вы христианин веры евангельской, вы окажетесь в пустыне за пределами евангелического лагеря со своим нераскаянным видением истины. Объективная истина, перефразируя одну не особо христианскую песню, «стала погибелью для многих бедолаг, и, Боже, знаю, я один из них» (песня «House Of Rising Sun». – Прим. пер).

Прежде чем переместиться в пустыню (которая, как оказалось, представляла собой цветущий рай по сравнению с бесплодным лагерем фундаменталистского христианства), я чрезвычайно интересовался «объективными доказательствами» веры: доказательством того, что Иисус физически воскрес из мертвых (пустая гробница! очевидцы!), доказательством того, что Бог действовал в этом мире (чудеса!), доказательством того, что Библия – непогрешимое слово Божие, лишенное каких-либо ошибок. В результате я посвятил себя области исследований, известной как христианская апологетика.

Термин «апологетика» греческого происхождения и значит для нас разумное обоснование или защиту веры. Христианская апологетика заключается в том, чтобы показать не только разумность веры во Христа, но и то, что истинность христианского благовестия очевидна, как в этом может убедиться любой, лишь бы он пожелал отложить неверие и объективно посмотреть на доказательства.

Причина, по которой эта преданность доказательствам, объективности и истине вызвала со временем так много благонамеренных евангелических проблем, заключается в том, что евангельские христиане (по крайней мере, некоторые из них), на самом деле уверены, что если что-то истинно, то это обязательно исходит от Бога, а самое худшее, что вы можете сделать, это уверовать в то, что является ложным. Но поиск истины приводит вас туда, куда ведут доказательства, даже если поначалу вы и не хотели туда идти.

Чем больше я изучал евангелические утверждения об истине, касающиеся христианства, особенно касающиеся Библии, тем больше я понимал, что «истина» уводит меня куда-то, куда я вовсе не хотел идти. Когда я окончил колледж Муди и пошел в колледж Уитон (Wheaton College) для завершения степени бакалавра, я прошёл курс греческого, так что смог читать Новый Завет на языке оригинала. Оттуда я поступил в Принстонскую духовную семинарию, чтобы учиться у одного из великих специалистов по греческому Новому Завету Брюса Мецгера; я писал под его руководством магистерскую диссертацию, а затем и докторскую. Во время моей дипломной работы я изучал текст Нового Завета усердно, интенсивно и подробно. По одним лишь книгам Нового Завета, изучавшимся на языке оригинала, я взял выпускной семинар длиной в семестр. Я писал работы по трудным местам. Я читал всё, что мог достать. Я был одержим учебой и истиной, которую я мог обрести.

И прошло совсем не много времени, когда я начал понимать, что «истина» о Библии вовсе не то, что я когда-то думал, будучи убежденным евангельским христианином в колледже Муди. Чем больше я видел, что Новый Завет (не говоря уже о Ветхом Завете, где проблемы еще более серьёзные) переполнен противоречиями, тем больше я становился неспокоен. В Муди я думал, что все противоречия могут быть объективно согласованы. Но в конце концов я увидел, что на самом деле это не так. Я боролся с этими проблемами, я молился о них, я изучал их, я искал духовного руководства, я прочитал все, что мог. Но как человек, который верил, что истина была объективна, и который не желал верить в то, что было ложным, я пришел к выводу, что Библия не могла быть тем, что я о ней думал. В Библии есть ошибки. И если в ней есть ошибки, это уже не вполне истина. Это было проблемой для меня, потому что мне хотелось верить в истину, божественную истину, а я увидел, что Библия вовсе не является всецело божественной истиной. Библия была очень человеческой книгой.