Великий перелом
Шрифт:
— Еврей, — сказала женщина мужу, когда Аврам не слышал.
Они помогали партизанам, но это не означало, что они любили их всех подряд.
После ужина Аврам и Владислав отправились спать в коровник. Людмиле достался диван в горнице, честь, которую она без сожаления отклонила бы, потому что диван был короткий, узкий и жесткий. Она металась, крутилась и в течение этой мучительной ночи пару раз едва не свалилась на пол.
На следующий день, до заката, они пересекли реку Пилица, приток Вислы, по восстановленному деревянному мосту и прибыли в город Варка. Владислав с энтузиазмом восклицал:
— Здесь делают самое лучшее пиво в Польше!
Неудивительно, что воздух был пропитан ореховым ароматом солода и хмеля.
— В Варке родился Пулаский [10] .
— А кто это такой — Пулаский? — спросила Людмила.
Владислав испустил долгий покорный выдох.
— Вас немногому учат в большевистской школе, так ведь? — Увидев, как она взъерошилась, он рассказал: — Это был польский дворянин, который пытался не дать пруссакам, австрийцам и вам, русским, нарезать нашу страну на куски. Не смог. — Он снова вздохнул. — В таких делах мы всегда терпим неудачу. Потом он отправился в Америку и помогал там Соединенным Штатам бороться с Англией. Там его, беднягу, и убили. Он был совсем молодым человеком.
10
Казимеж Пулаский — один из соратников Тадеуша Костюшко и Августа Беньовского, активный деятель Польской конфедерации, участник американской революции и войны за независимость. Генерал, национальный герой США. — Прим. ред.
У Людмилы сложилось мнение об этом Пуласком как о реакционном приверженце коррумпированного польского феодального режима. Но помощь революционному движению в Соединенных Штатах была, несомненно, прогрессивным действием. Это удивительное сочетание лишило ее ниши, в которую можно было бы поместить Пулаского, и вызвало какое-то неопределенное ощущение. Такое случилось уже во второй раз с тех пор, как она покинула СССР. И оба раза ее взгляды на мир оказывались не вполне адекватными.
«Несомненно, взгляд на мир по Талмуду должен быть еще хуже», — подумала она.
Она заметила, что уже некоторое время подсознательно прислушивается: тихий далекий гул с севера и запада.
— Это не может быть гром! — воскликнула она.
День был прекрасный, яркий и солнечный, лишь несколько пушистых белых облачков медленно плыли с запада на восток.
— Гром особого рода, — ответил Аврам, — особого рода. Это артиллерия ящеров бьет по нацистам, а может быть, немецкая артиллерия бьет по ящерам. Там, куда мы едем, легче уже не будет.
— Я поняла одно, — сказала Людмила, — куда бы вы ни шли, легче не будет нигде.
Аврам дернул себя за бороду.
— Если вы это знаете, то, видимо, в конце концов, большевистские школы не так уж и плохи.
— Итак, послушайте, люди, что мы собираемся делать, — произнес Ране Ауэрбах в холодном мраке ночи, стоявшей над Колорадо. — Сейчас мы находимся где-то между Карвалем и Панкин-Центром.
Пара кавалеристов возле него тихо хмыкнула. Он сделал то же самое.
— Да, вот такие названия давали в этой местности. До захода солнца разведчики обнаружили посты ящеров к северу и западу от Карваля. Теперь мы хотим заставить их думать, что нас гораздо больше, чем на самом деле. Если мы сделаем это, мы замедлим их наступление на Денвер в этом направлении.
— Да, но, капитан Ауэрбах, ведь между ними и Панкин-Центром, кроме нас, никого нет, — сказала Рэйчел Хайнс. В темноте она видела только силуэты своих товарищей. — И нас ведь осталось совсем немного.
— Это знаете вы, и это знаю я, — сказал Ауэрбах. — И пока об этом не знают ящеры, все прекрасно.
Его отряд — или то, что от него осталось, плюс разный сброд и ошметки других уничтоженных подразделений, присоединившиеся к нему, — ответил тихим смехом. Он добился своего: поднял моральный дух. В действительности ничего забавного не было. Ящеры, рассчитывая на своего рода блицкриг, достигли куда большего, чем нацисты. В самом начале наступления они размазали Ламар с воздуха, затем продрались, черт подери, почти через половину Колорадо, сметая на своем пути любые помехи. И будь оно все проклято, если Ауэрбах знал, как остановить их, прежде чем они ударят по укреплениям перед Денвером. Но он получил приказ попытаться и должен его выполнить.
Очень возможно, что в этой попытке он и погибнет. Что ж, это часть его работы.
Лейтенант Билл Магрудер сказал:
— Помните, мальчики и девочки, у ящеров есть штуки, которые позволяют им видеть в темноте, как кошкам, — когда они пожелают. Прячьтесь в укрытиях, одна группа стреляет, чтобы они могли определить ее позицию, а другая группа старается напасть на них с другого направления. Они не ведут честную игру. Они и близко не знакомы с честной игрой. Если мы собираемся побить их, мы тоже должны играть в грязные игры.
Кавалерия вообще не собиралась их бить. Любой из его кавалеристов, кто не понимал этого, был глупцом. Правда, при неожиданных налетах и немедленных отступлениях они порой могли добиться чего-то путного.
— По коням, — сказал Ауэрбах и направился к своей лошади.
Отряд выдавал свое присутствие лишь темными силуэтами, бряканьем упряжи, случайным кашлем человека или фырканьем животного. Эту территорию он не слишком хорошо знал и беспокоился о том, чтобы не наткнуться на пикеты ящеров до того, как он выяснит, где они расположены. Если такое произойдет, весь его отряд будет перемолот, без малейшей пользы делу и ущерба для ящеров.
Но двое людей, которые ехали вместе с ними, были местными фермерами. На них не было военной формы. Будь они в мундирах, плен означал бы верный расстрел — попади они в руки людей-врагов. Для ящеров такие тонкости значения не имели. Эти фермеры, одетые в полукомбинезоны, знали местность так же хорошо, как тела жен.
Один из них, Энди Осборн, скомандовал:
— Здесь мы разделимся.
Ауэрбах принял на веру, что тот знает, где находится это «здесь». Часть отряда поехала дальше под командованием Магрудера. Ауэрбах и Осборн повели остальных к Карвалю. Через некоторое время Осборн сказал: