Великий полдень
Шрифт:
— Тебе кто-нибудь когда-нибудь объяснялся в любви? — осторожно спросил я.
— Что-что? — удивилась Майя.
Я повторил свой вопрос.
— Ты хочешь знать, был ли у меня кто-нибудь? — уточнила она, опустив глаза. — Действительно ли я старая дева?
Она по-прежнему улыбалась, но это была смущенная улыбка.
— Что ты говоришь глупости, какая ты старая дева! Тогда, получается, и Альга — старая дева?
— Нет, Альга девушка, но никак не старая дева, — серьезно сказала Майя. — Девственница и старая дева это разные вещи.
— Что-то не улавливаю
— Альга не старая дева, — упрямо повторила она. — Вот и все.
— А все-таки, неужели тебе никогда не признавались в любви?
Майя задумалась.
— Если не считать детского сада… пожалуй, нет. Мне кажется, молодые люди полагают, что прежде чем признаться мне в любви, нужно признаться в этом Папе, и у них сразу пропадает всякое желание… Хотя, — проговорила она как будто с усилием, — на этом новогоднем балу я действительно получила записку с признанием.
— Ну вот! — подхватил я, внутренне напрягшись. — Вот видишь!
Я пытался хоть что-нибудь прочесть на ее лице, но ничего не мог понять.
— Чепуха, — махнула она рукой, — это ведь был детский бал. Кто-то из детей в шутку или всерьез сунул мне в сумочку записку. Может быть, даже твой Александр.
— Мой Александр? Почему Александр?
— Ну да. Помнишь, дядя Володя рассказывал, как дети нас между собой поделили? Но, скорее всего, это дело рук Косточки. Такие дерзкие глупые шуточки в его стиле. Я показала записку Альге.
— Да?.. И что же она?
— Она отнеслась к этому иначе. По ее мнению, это мог быть не детский розыгрыш, а вполне серьезное признание взрослого человека, который в меня по-настоящему влюблен.
— Вот-вот! — снова подхватил я. — А почему бы и нет?
— Она говорит, что влюбленный мужчина, даже если это очень умный человек, может вести себя очень глупо. Просто как мальчишка. Она считает, что этим человеком может быть кто угодно. Даже ты, Серж…
Неужели ей самой, без Альги, не могла прийти в голову такая простая мысль!
— Допустим, что… — с величайшей осторожностью начал я, но Майя меня не слушала.
— Не знаю, не знаю, — торопливо продолжала она. — Это все не серьезно. В общем, чепуха…
Я пытливо взглянул в ее лицо. Уж не лукавит ли она? Не ведет ли со мной игру, ожидая, что я сам признаюсь насчет записки?
— Что же ты с ней сделала? — поинтересовался я.
— С чем?
— Ну, с этой запиской.
— Не помню.
— Как так?
— Не помню и все. Может, просто выбросила.
— Как выбросила, куда? Нет, ты все-таки попробуй вспомнить!
— Уф-ф! — вздохнула Майя. — Кажется, припоминаю…
Я не сводил с нее глаз.
— Кажется, я смяла ее и выбросила на какой-то поднос, — сказала она. — Да. В дамской комнате.
Наступило молчание.
— Знаешь, — наконец произнес я, — мне тоже подложили записку…
— Тебе? Такую записку?.. Зачем? Чепуха какая-то, — повторила она.
У нее на лице было написано неподдельное недоумение, и я почувствовал, что напрасно затеял этот разговор.
Я выпил последний бокал вина. Достал табакерку. Я испытывал большое смущение
— Ты должен поскорее исправить свою ошибку, — вдруг заявила Майя.
— Какую ошибку? — рассеянно спросил я.
— Ну как же! Ты должен встретиться с Альгой и убедить ее безотлагательно переговорить с Папой. Что в этом нет ничего такого, дурного, и ты ее отговаривал.
— Глупости! Она девушка очень даже самостоятельная. Незачем мне этого делать, — отмахнулся я.
— А все-таки ты должен это сделать! — строго сказала она.
— Но Альга говорила, что сама зайдет к тебе и через тебя выяснит мнение Мамы.
— Мнение Мамы и так известно, — нетерпеливо сказала Майя. — Ведь Мама лучше других знает характер Папы и, как и все мы, ужасно обеспокоена произошедшим с маршалом. И будет счастлива, если удастся восстановить мир… Даже если ей противно то, как Папа подъезжает к Альге, — краснея продолжала Майя, — она тем не менее прекрасно понимает, что тут ему ничего не светит. Мне даже кажется, что только теперь, учитывая прошлые похождения Папы, она смогла почувствовать себя по-настоящему спокойно. Теперь, во всяком случае, все происходит, а точнее, не происходит, у нее на глазах. Если раньше Папа по ночам носился по всем московским притонам и к нему в офис среди бела дня заявлялись девицы, чтобы познакомиться с его рабочим кожаным диваном и получить в подарок сережки или кольцо, то теперь ему, бедняге, как ручной болонке, не остается ничего другого, как целыми днями валяться у себя на этом диване и мечтать о том, чего ему не видать, как собственных ушей.
— Это мудро, — признал я. — Тут есть своя логика.
Так оно, пожалуй, и было. Папа действительно — особенно после покушения — главным образом отлеживался на диване у себя в офисе, как будто у него только и дел было что фиксировать появление и исчезновение холодной, как луна, Альги.
— Все-таки странно будет выглядеть, если я вдруг полезу к ней с этим разговором, — сказал я. — Почему бы тебе все-таки самой не поговорить с подругой? Мне это как-то не с руки. Неудобно.
— Нет, уж ты, пожалуйста, постарайся, Серж. Этого никак нельзя откладывать. Я тебе уже сказала: у меня еще куча дел. Ближайшие несколько дней мне вообще придется провести в Деревне, чтобы на месте решить кое — какие проблемы. Скоро начнутся занятия. Все должно быть готово!
Делать нечего, я пообещал, что переговорю с Альгой. Пусть повлияет на Папу, мне-то что.
— Ну, — энергично сказала Майя, поднимаясь из-за стола, — тогда иди!
— Как?! прямо сейчас?
— Ну конечно.
Она тут же направилась к выходу. Мне ничего не оставалось делать, как послушно последовать за ней. Меня вежливо выставляли вон. Такое у меня было ощущение.
— Значит, ты решила устроить здесь контору, — проговорил я на ходу, обводя грустным взглядом голые стены, на которых уже не осталось даже флера мечты — исчезли персидские ковры, фонтаны, клетки с попугаями… — А где же ты собираешься жить? Опять с родителями?