Великий Посев (Часть 1)
Шрифт:
Достаточно Зерену отдать команду – и капилляры отомрут, плоды увянут, листья пожухнут. Стебли пожелтеют, утратят прозрачность, их сломит и свалит на песок самый слабый порыв ветра. И строения двуногих станут хрупкими и начнут разваливаться без всякой видимой причины. Просто саман начнет крошиться, словно слеплен он из влажного песка, и хижина за хижиной будет рушиться, пока люди не останутся без крова над головой. И они погибнут здесь, в пустыне, от голода и жажды, если только не сумеют выбраться из раскинувшихся окрест песков, если вообще на этой планете
Вот Атагельды кладет на наковальню очередную мотыгу – их больше всего в куче предметов, сваленных в углу кузницы.
Курбан снимает мотыгу с древка, оглядывает железное лезвие, трогает его пальцем, хмурится. Затем подходит к печи и бросает его на раскаленные уголья, источающие нестерпимый жар.
– Поддай жару! – говорит кузнец.
Атагельды еще больше раздувает горн. Мехи надсадно скрипят, как легкие астматика.
Но вот мотыга раскалилась докрасна, Курбан натягивает рукавицы, щипцами достает ее и кладет на наковальню. Податливое железо легко изгибается под тяжелым молотом, которым орудует кузнец. Звонкие удары металла о металл разносятся по кузнице. Красными звездочками разлетается во все стороны окалина.
Дело сделано.
Курбан, захватив мотыгу щипцами, несколько мгновений любуется делом своих рук, затем бросает ее в бочку с водой, откуда с шипением поднимается белый султан пара.
Дав время остыть, Атагельды достал мотыгу из воды, потрогал пальцем закраину:
– Острей, чем твой нож, – сказал он деду.
– Все равно, – кивнул Курбан. – Думаешь, легко дехканину взрыхлять поле? Ведь в засуху оно бывает потверже камня.
«Взрыхлять поле!» Словно удар молнии осветил сознание Зерена. Будь речь о человеке, можно было бы сказать, что он перевел дух. Если бы Атагельды не произнес свою фразу, вся правдивая история, которая здесь рассказывается, могла бы повернуться по-другому.
Так или иначе, мальчик эти слова произнес, вернее, Зерен их вытащил из его одурманенного сном мозга.
Итак, единственное подозрительное по форме орудие двуногих носит, оказывается, мирный характер, значит, военные устремления им чужды.
Теперь можно выяснить, чем он, Зерен, в силах им помочь. Мечты Атагельды ясны – это, очевидно, и мечты старого Курбана: воссоздать здесь, в кишлаке, кузницу, которая была у них где-то далеко, за пределами оазиса.
Зерен погрузился в глубокое раздумье, воспроизведя образы предметов, которые для этого необходимы.
Прежде всего – помещение. Это не сложно. Кузница, которой грезил Атагельды, сложена из такого же самана, что и все дома кишлака. Ну, без примеси опавших листьев, но это не существенно. Наоборот, с листьями строение будет еще прочнее.
Что там еще? В сознании всплыли молот, мехи, горн, наковальня, щипцы. Вещество, из которого их следует сделать, Зерен примерно представлял. Но как выполнить эти вещи!..
И Зерен погрузился в раздумье.
Уже не рощицу, а целый лес представлял собой оазис, некогда приютивший и спасший двух
Жизнь в кишлаке потекла размеренно, как полноводный арык в привычном русле. Босоногие детишки, с утра оглашавшие криками единственную улицу поселка, окрепли, да и взрослые на здоровье не жаловались: многочисленные хвори и болячки куда-то отступили, исчезли.
Женщины научились шить одежду из привядших листьев взамен поистрепавшейся, и получалось совсем неплохо.
Однажды Атагельды шел в сумерках к самому толстому и старому стеблю, который, подобно патриарху, возвышался среди своих собратьев.
С некоторых пор мальчик чувствовал необъяснимую тягу время от времени приходить в глубину оазиса, постоять здесь немного, послушать таинственный шум листьев, прислониться щекой к шершавому стволу, вглядеться в подвижные трубки и жилки, в которых пульсирует чужая жизнь. Он давно уже, как и остальные жители оазиса, перестал считать необычным эти растения: разве привычное может оставаться странным?
Он шел по тропинке, которую успел протоптать, хотя ходил сюда один. Остальных сюда не влекло, или, может, чего-то они побаивались. В кишлаке ходили глухие слухи, что прежде, бывало, захочешь дотронуться до растения, а оно как шибанет тебя – ого-го, только держись!
Раскаленный краешек солнца еще висел над горизонтом. «Точно серп, который только что вытащили из печи», – подумал Атагельды. Под влиянием разговоров деда он часто вспоминал кузницу, которую им пришлось бросить в городе, и думал о том, как построить новую здесь, в кишлаке, заказов бы им хватило, да и руки, честно говоря, истосковались по работе – и у Курбана, и у внука.
В пустыне темнеет быстро. Солнце не успело скрыться, а тени от стеблей уже поползли через тропинку, стараясь густо заштриховать ее поперечными полосами.
Атагельды показалось, что вдали, близ главного ствола, что-то блеснуло. Он замедлил шаг, пригляделся, но мешала зелень, особенно густая здесь, в середине оазиса. Почва, усыпанная прелым листом, сплошь покрывавшим песок, мягко пружинила под ногами. От стволов шел какой-то чуть сладковатый пряный запах, отдаленно напоминавший вкус воды.
Стараясь не шуршать, Атагельды выглянул из-за ствола, ближайшего к центральному. В этот момент он не думал о собственной безопасности.
Тьма сгустилась еще больше, на небосклоне прорезались первые звезды.
У старого ствола маячила какая-то фигура, которая показалась Атагельды знакомой. Фигура опустилась на корточки. Снова блеснуло, и послышался глухой удар о ствол. В то же мгновение тело Атагельды пронзила такая боль, что он, не удержавшись, вскрикнул. Фигура обернулась, поднялась и отпрянула от ствола.
– Анартай! – изумился Атагельды. – Что ты здесь делаешь?
Его постоянный соперник молчал, ковыряя почву босой ногой. Глаза Атагельды, привыкшие к темноте, различили смущение на его лице.