Великий тес
Шрифт:
Иван кивнул, соглашаясь, что служилых должен вести Василий. Воевода с облегчением пошутил, болезненно улыбаясь:
— А что синяк под глазом?
— Так я же в кабаке прельщал идти на братов! — поморщился Иван.
— И то! — опять взглянул на образа воевода. — Со ссыльными да с охочими сотня набирается. Пишу вот в Томский, — потер перед носом пальцы, испачканные чернилами. — Прошу прислать служилых. Атамана Галкина на Лене переменить некем. Перфильев другой год без перемены. Острог остается без гарнизона. Самому в караулы ходить придется. Вся надежда на сотника Бекетова, если вернется к осени.
Черемнинов
— Михейка Стадухин на Лене под воеводой Головиным. Который год не возвращается, а тут служба — в самый раз для него!
В Енисейский острог пришел с толпой гулящих младший брат Сорокиных, Антип. Был бы при остроге впусте оклад служилого, поверстали бы и его. Но не было окладов. Антипа взял Иван Похабов. Ивашку Струну тоже прибрал и Ваську с Илейкой Ермолиных, вернувшихся с промыслов с бедной добычей. Хоть и зловредные были людишки, но известные. Пришлось ему взять в отряд охочих, которых никто в остроге не знал. Их он опасался больше, чем знакомых смутьянов.
Дымили костры на берегу. Ссыльные, служилые и охочие смолили струги и барку. Суда были сплошь плохонькие, разбитые переходом из Тобольска. Снасти того хуже: веревки рваные, паруса сопревшие. Выбирали лучшее. Воевода с подьячим про запас ничего не таили.
Иван издали высмотрел в отряде Черемнинова Филиппа Михалева. Они давно не виделись, оба уклонялись от встреч. А если нечаянно встречались — приветствовали друг друга, но в разговоры не вступали. Стеной стояла между ними Савина. Может быть, знал Филипп о ее грехе. Может быть, Ивану только казалось, что знает. На этот раз, подходя к отряду Черемнинова, он поприветствовал всех общим поклоном, а старого казака — отдельно. Тот ответил как обычно: ни хмуро, ни весело.
— И ты воевать? — хотел было пошутить Иван. — От молодой-то жены? В Браты?
— А то как же? — строго ответил Филипп, слегка смутив Ивана. — Нам Бог велел служить до сноса.
— Вдруг цел острог! — присел рядом с ним Похабов, хотя начатый смехом разговор не получался. — Всякое бывает: пропали вестовые в пути, вот и ходят ложные слухи? Обратно-то придется на лыжах идти или там ждать весны!
— Ничего, перезимуем! — дружелюбно пробурчал Филипп.
Иван посидел еще, не зная, что спросить. Гадал про себя: «Неужели доброй волей от Савины уходит? Или ему с ней несладко?» О себе же подумал с усмешкой: «Дал бы Бог такую жену, наверное, напросился бы куда-нибудь в слободу, в тихое место. Вдруг и землю пахать бы стал?»
Ныла под сердцем неизбывная тоска по неудавшейся семейной жизни. Неделю всего-то пробыл в остроге. Две ночи пьянствовал, три — жена провела у скитниц на всенощных бдениях. За бедность она его уже не корила, но выставляла напоказ всякую нужду: ходила в латаном-перелатаном сарафане, скрывала лицо черным платком. О детях больше заботилась жена Терентия, чем она сама.
Теперь Меченка не скандалила, чаще помалкивала. На вопросы отвечала односложно и равнодушно: «да» и «нет». Притом совсем не набожно и не благостно щурила бирюзовые глаза. В супружеской постели после долгой разлуки со скрытым злорадством объявила мужу, что восчувствовала призвание к монастырской жизни. Как ни плоха была жена в прежние годы,
Поговорив с Михалевым о пустячном, он так и не решился спросить про Савину. Помолчав, встал и направился к своим стругам.
Хлебный оклад воевода давал отряду на год. Если Дунайка с годовалыци-ками окажется жив, то Похабов с охочими должен был вернуться с ясаком. Если слух подтвердится, велел сыну боярскому Николе Радуковскому казнить изменников с милостью: привести к покаянию, повиновению и новой присяге. Народы, прежде не платившие ясак, приводить под государеву руку.
После обычного молебна об отплытии Радуковский надел шапку и махнул рукой. Первыми двинулись струги Черемнинова. За ним пошли барка и струги ссыльных Осипа Галкина. Замыкал караван Иван Похабов с охочими людьми.
Далеко впереди отряда неслась молва о сотне казаков, идущих к острогу. Верные тунгусские роды спешили навстречу, под защиту лучи, мятежные бежали. И чем дальше уходил отряд, тем меньше оставалось надежд, что Дунайка Васильев со своими людьми жив.
На устье Илима к каравану вышел с повинной тунгусский князец Ирки-ней. Зная его коварство и вероломство, старые казаки глядели на тунгусское посольство настороженно и неприязненно.
Иркиней с пятью мужиками безбоязненно подъехал на оленях к бечевнику. На его испещренном татуировкой лице сияла невинная белозубая улыбка. Поверх шелковой рубахи среди жаркого лета на плечи князца была накинута соболья шуба.
Наметанным глазом Иркиней высмотрел среди казаков атамана. Подъехал к барке, к важно глядевшему на него сыну боярскому, вынул из кожаного мешка связку черных соболей, встряхнул их, подал Радуковскому и указал пальцем на язык.
Сын боярский кликнул толмача Митьку Шухтея из гулящих людей Ивана Похабова. В Енисейском остроге Митька похвалялся, что может говорить с тунгусами и братами. Жалованья он не получил, но после похода ему как толмачу воевода обещал выхлопотать оклад.
Митька радостно бросил бурлацкую бечеву, побежал на зов Радуковского. Ивашка Струна обидчиво глядел ему вслед сузившимися глазами.
— Я по-калмыцки и по-киргизски толмачу, что с того? — сипел, оглядывая утомившихся бурлаков.
Солнце палило во всю мощь. У воды лютовал овод, ревел, носясь над головами, радужно облипал на спинах и на плечах бурлаков. Подтянув суда к берегу, они отмахивались от гнуса, топтались на местах, не зная, сколько придется стоять.
Тунгусы тут же развели дымокуры и уткнулись в костерки татуированными лицами. К ним жались олени, всовывая морды в клубы дыма. Как ни дымили трубками ссыльные, гнус жрал их пуще енисейцев. Отмахиваясь в две руки, они по примеру тунгусов побросали постромки и стали раздувать дымокуры. За ними начали разводить костры другие бурлаки.
Разговор на барке тянулся долго. Иван ждал, что Радуковский позовет его и Черемнинова — людей бывалых в этих местах. Но тот не звал. Наконец на берег сошел Иркиней без шубы. За ним Митька Шухтей. Следом спустился по сходням атаман в раскаленной солнцем кольчуге.
Иркиней оставил двух вожей из своего окружения. Остальные его мужики сели на оленей и скрылись в лесу. Радуковский подошел к дымокуру, в который уткнулись лбами Похабов с Черемниновым.
— Илимского князца Иркинея знаете? — спросил, присаживаясь.