Великое сидение
Шрифт:
Мичман Михаил Пропотеев проходил по Торговой площади, где недавно был маскарад. Два плотника прилаживали на возвышенном месте колесо, коим станут ломать кости приговоренного к смертной казни. У помоста на столбе прилеплена афишка, и в ней объявлялось, что колесован будет поп Гервасий Успенский за многие преступные действа и другие воровские злоумышления.
– Про что написано? – спросил подошедший мужик в латаном зипуне.
Михаил прочитал ему.
– Ну и поп пошел в нонешные времена, – осуждающе заметил мужик. – Нет того, чтобы богу молиться,
– И я так скажу, – поддержал его слова Михаил.
– Сталоть, поделом вору и мука.
– Сталоть, так.
– Это вроде нам в наставление, – говорил мужик, указав на укрепляемое плотниками колесо. – Тебе, молодому, в зарок на предбудущее, и мне, малоумному, в упрежденье – ни на что чужое не зарься, не воруй, не озорничай.
– Да тут не про такое воровство говорится, как ежели что украл, а за преступные дела и злоумышления, – разъяснял мужику Михаил. – Его воровство, наверно, поважней любой кражи.
– Вон, значит, как!.. – понимающе закивал мужик головой. – А я по-простецкому думал… Ну, а коли так, то об чем и говорить. За то и живота лишать станут. Придешь смотреть?
– Не знаю, – неопределенно повел рукой Михаил.
– А я беспременно приду. Завтрашним днем казнить станут?
– Написано – утром, в восемь часов.
– Приду, – повторил мужик и заторопился идти.
С вечера заволокло небо тучевой мглою, и захолодало. Налетавший ветер трепал листву деревьев и примерялся, как ему по осени завывать в печных трубах, нагонять тоску на людей. А потом начался дождь, и похоже было, что петербургское лето кончилось.
Долго в ту ночь не спал Михаил Пропотеев. Лежал и прислушивался к налетавшим порывам ветра, к дождевому шороху и, коротая часы бессонницы, перебирал в памяти последние годы, проведенные в заграничном учении. В трех странах привелось ему побывать – в Италии, Франции и Голландии. Думал, что увидит и Англию, но не пришлось.
Никогда не забудет, как в Амстердаме сам царь Петр Алексеевич экзамен навигаторам производил. Его, Михаила, про парусную снасть спрашивал. Самому царю довелось отвечать! Главней такого экзамена ничего быть не может, и выдержал его хорошо.
А какие трудности во время учения приходилось переживать, – не дай бог никому. Числились они гардемаринами морской гвардии, а случалось, что жили хуже каторжников или пленных. Жалованье выдавалось с большими задержками; в комнате не имелось полов, пожгли их потому, что дрова покупать было не на что. Плохо одетым, голодным гвардейцам не так-то просто приходилось мореходные науки заучивать, от холода еле-еле попадая зубом на зуб. Иным богатым ученикам удалось от навигацкого обучения откупиться и перейти в другие училища – по живописному искусству, механике, врачеванию, экипажеству, инженерству, или по ремеслам – столярному, медному, типографскому, а то даже и такие были, что обучались танцевальному делу, на шпагах биться, на лошадях верхом ездить, а то и вовсе от наук бегать, посещая увеселительные заведения, где пили, в карты играли, отцовские деньги проматывали и, в короткий срок промотавши их, продавали что у них было, дабы избавить себя от заграничной долговой тюрьмы, но зато пользовались славой «добрых кавалеров». Когда такие возвращались домой, то по царскому повелению за незнание наук назначались на самые грязные работы, на посмешище людям. Вон как им гульба оборачивалась.
А потом вспоминал, как, окончив учение и получив чин мичмана, захотел побывать в своем Серпухове. Начальство на недолгий срок отпустило.
Ничего не знал Михаил, что с родными. Приехал, увидел, узнал. На месте своего дома недавно поставлен новый, чужой. От соседки узнал обо всем. Рассказала она об умерших и о том, что года два назад, в зимнюю пору, в Серпухов отец приходил. Значит, жив был. Неведомо где скитался и вдруг объявился. И по сей день, наверно, живой, только неизвестно где обретается. Как же сыскать его?..
Из Серпухова приехал Михаил в Петербург за день до праздничного гуляния в Летнем саду. Повстречался с однокашником по навигационному обучению Дмитрием Шорниковым, с которым предстояло им начинать свою мичманскую службу во флоте, и они договорились держаться вместе.
Воспоминания о пережитом скоротали Михаилу ночные часы, и он начал было во сне заглядывать в свое будущее, якобы оказавшись опять в заграничном плавании капитаном нового корабля «Лиска». Приятный был сон, и брала досада, что его прервали.
– Ишь, разоспался! – тормошил его за плечо Шорников. – Поднимайся живей, пойдем.
– Куда?
– Казнь смотреть, как колесовать будут.
– Знаю, читал вчера.
– Скорей, а то опоздаем.
Михаил поднялся и, уже одевшись, сел снова на койку.
– Нет, не пойду.
– Пошто так?.. А вчерась говорил… Дождь перестал, пойдем, – уговаривал его Шорников.
– Кричать он станет… Нет, не пойду, – решительно сказал Михаил.
Шорников подумал-подумал, представил себе корчащегося на колесе человека и, почувствовав прокрадывающийся к спине холодок, зябко передернул плечами.
– Ну, тогда и я не пойду.
V
Осень. Дожди. А то пойдет еще мокрый снег и, не успев укрыть землю, растает в грязи. Дни без утренней и вечерней зари. Виснет над парадизом застойная хмарь, переходя в ночную непроглядную темень. Сыростью да туманами, дождевой наволочью увлажняется и без того топкий Петербург, да в довершение всего вспученная река иной раз поднатужится и оплеснет его своей невской водой.
– Ну и парадиз!.. Ну и ну!.. Вот так рай земной… А как по-французскому ад будет?..
Не успев согреться на чахлом летнем солнце, зябли в Летнем саду голые мраморные бабы и мужики вместе с достославной богиней Венус. Плакали они дождевыми слезами, уныло белея между черных деревьев с кое-где еще уцелевшей, поржавевшей от сырости листвой. А вот и накрылись они деревянными футлярами, оказавшись словно в тесовых гробах, сшивных на английский манер.
Всяким гуляниям на свежем воздухе конец наступил. Что делать? Как коротать долгие осенние вечера?..
Слава богу, царь Петр нашел выход из столь скучного положения, и к французскому слову «парадиз» добавилось еще – «ассамблея». Много этих иноземных слов, и ужель они все с французского на русский лад перейдут?..