Шрифт:
Глава 1
Бродхерст, графство Кент
Октябрь 1847 года
Узкий серп убывающего месяца, проглядывая из-за несущихся по небу темных туч, озарял таинственным сиянием крышу величественного, сооруженного в георгианском стиле помещичьего дома, чьи массивные каменные стены отливали в лунном свете серебром. Дувший с Ла-Манша ледяной ветер сотрясал ставни высоких прямоугольных окон и гнул ветви украшавших старинный парк могучих деревьев. А по пожухлой траве плясали веселыми зайчиками пробивавшиеся сквозь тяжелые парчовые портьеры случайные отсветы
К подъезду особняка подкатывали со скрипом один за другим экипажи. Лакеи в ливреях из черного атласа привычно помогали высаживаться из них многочисленным элегантным господам и затем провожали сих знатных особ во внутренние покои. Оживленные голоса, разносившиеся по всему дому, да и сама царившая здесь праздничная атмосфера, на взгляд стороннего наблюдателя, никак не вязались с чем фактом, что лишь вчера утром был предан земле прах хозяина этого имения, достопочтенного Эсмунда Луи Хакомба, восьмого графа Линвилла, и что многие из этой шумной, разряженной публики еще недавно шествовали в числе прочих в траурном кортеже.
Прижавшись лицом к стеклу, в темной спальне западного крыла строения на верхнем этаже девушка лет семнадцати наблюдала, как к дому подъезжают гости. Когда до ушей ее донесся прозвучавший пронзительно в холодном ночном воздухе смех некой солидной дамы в кричащем платье из розовой парчи, она отвернулась, не в силах побороть отвращения. Тяжелые драпировки на окнах упали на прежнее место, юное же создание остановилось в отчаянии посреди комнаты и повернуло невидящий взгляд к камину, где огонь жадно лизал сухие поленья.
– Кажется, они уже заявились? – молвила женщина средних лет, сидевшая в кресле у очага. Игла в ее тонких руках методично сновала по ткани, выводя на ней шелковой нитью узор.
– Да, – подтвердила чуть слышно девушка. – И ни один из них, как видно, даже не помнит, что бедного дядюшку похоронили только вчера. Почему ж они, Анна, никак не разъедутся по домам? Не собираются же они и эту ночь провести здесь за пьяным застольем и танцами!
Седая голова Анны Сидней еще ниже склонилась над пяльцами.
– Да кто их знает, детка!
Зеленые глаза Чины Уоррик, как звали эту девушку, засверкали бессильным гневом. Кружевные накрахмаленные панталоны вновь зашуршали в такт беспокойным шагам, отмерявшимся ею по комнате. Одетая в закрытое черное платье, она словно терялась на время в мрачных тенях комнаты, и только возле камина окружавший ее мрак рассеивался ненадолго, и тогда на рыжих кудрях вспыхивали огненные отсветы.
– Как бы хотелось мне, чтобы они оставили нас наконец в покое! – произнесла она с горечью в голосе. – Но как? От меня тут ничего не зависит. Фрэдди же говорит, будто это все друзья дяди Эсмунда и приехали они сюда в знак своего к нему уважения. Но что-то я не припомню, чтобы хоть кого-то из них приглашали в Бродхерст, когда дядя был жив. И вообще, – голос Чины задрожал, – о каком уважении с их стороны может идти речь, когда они, напившись до чертиков, играют в карты в первую же ночь после его похорон!
– Но, может быть, сегодня они будут себя вести более прилично? – заметила с надеждой Анна.
Глаза Чины вспыхнули.
– Трудно в такое поверить! Посмотрела бы ты на них сейчас, когда они выходят из карет, разодетые в роскошные платья, эти особы смеются вовсю и шутят как ни в чем не бывало друг с другом! – Девушка ударила своим маленьким кулачком по ладони. – Поверь, я не могу снова просидеть здесь сиднем целую ночь и спокойно взирать на то, как они развлекаются без зазрения совести! Это сверх моих сил! Да и помимо всего прочего, один лишь Бог знает, чем все это может закончиться, поломают ли они что-либо тут, а то даже украдут!
Анна молча сжала губы, поскольку ей нечего было сказать в их защиту. Не далее как сегодня утром в камине в прихожей были обнаружены две разбитые вазы лиможского фарфора – эти бесцейнейшие, прекраснейшие творения! А одному из лакеев, пытавшемуся обуздать некоего господина, не в меру приналегшего на превосходное бренди из графских запасов, пробили голову. Что же касается Фрэдди Линвиллау двоюродного брата Чины и нового – и излишне гостеприимного – хозяина этой усадьбы, то он палец о палец не ударил для того, чтобы положить конец подобным бесчинствам. Анна, прекрасно зная необузданный нрав молодого лорда, небезосновательно подозревала, что он и сам принимал активное участие в этом бедламе.
– Может, сегодня-то уж они не задержатся здесь слишком долго, – произнесла она с оптимизмом, коего, однако, не испытывала в душе.
– Ты же сама не веришь в то, что говоришь! – усмехнулась Чина. – Коль начнут они пить, то не остановятся! – Потом добавила задумчиво: – Впрочем, нетрудно понять страстное желание Фрэдди отпраздновать свое вступление во владение наследством. Но Кэсси – вот кто меня удивляет! Я бы ни за что не поверила, что она разрешит вдруг кому-то громить антикварное собрание дядюшки Эсмунда.
Чина знала еще задолго до смерти дяди, что Фрэдди и Кэсси Линвиллы, ее кузен и кузина и единственные прямые внуки графа, – люди, на редкость неразборчивые в средствах и абсолютно равнодушные ко всему, кроме состояния их деда и титула, на который так рассчитывал Фрэдди как законный правопреемник его. То, что оба они алчные, завистливые и расчетливые типы, Чине сразу же стало ясно, стоило ей лишь переступить впервые порог дома ее предков долгих шесть лет тому назад.
Правда, тогда они были к ней весьма добры, ее замечательные кузен и кузина, но девушка очень быстро поняла, что как только граф покинет сей мир, их дружественные улыбки и прочие проявления добросердечия тотчас же могут смениться открытой враждебностью и даже угрозами учинить над ней физическую расправу. Еще подросток в ту пору и к тому же до смерти страшившаяся их, и особенно Кэсси, она и не помышляла о том, чтобы открыть графу глаза на них, да и как могла бы сделать это Чина, если дядя Эсмунд, обладавший столь слабым здоровьем и столь благородным сердцем, верил непоколебимо, что внуки его – добрейшие и преданнейшие ему существа, каковых они старательно изображали.
Поскольку девушка искренне любила дядюшку Эсмунда и на пребывание свое в здешних краях смотрела как на неизбежную, хотя и тягостную ссылку, она не стала восставать против Фрэдди и Кэсси, выступивших в роли тюремщиков, призванных надзирать за ней в течение всего срока ее заключения. Чина безропотно переносила их суровое обращение с собой, убежденная в глубине маленького одинокого сердечка, что она, сама того не ведая, совершила некий страшный поступок, за что и отправлена своими родителями из Бадаяна, – залитого солнцем гористого острова в Индонезии, на котором суждено ей было появиться на свет, – в далекую Англию. Однако чуть позже, повзрослев весьма быстро, девушка поняла, что подобных тюремщиков, заслуживающих одно лишь презрение, следует опасаться и что ей не остается ничего иного, кроме как ждать с надеждой того дня, когда она сможет наконец вернуться на родину.