Великолепная Софи
Шрифт:
Но Сесилия только всхлипнула и вытерла слезы. Она была прелестной, очень красивой девушкой, и завитые крупными локонами светло-золотистые волосы мягко обрамляли ее тонкое лицо, которое от гнева раскраснелось и стало еще прекраснее. Обычно весь ее облик дышал задумчивой печалью, но недавняя перепалка зажгла в ее глазах воинственные огоньки, и она прикусила нижнюю губу, что придало ее лицу озлобленное выражение. Брат, наблюдая за ней с неприкрытым цинизмом, заметил вслух, что ей следует чаще выходить из себя, поскольку гнев делает ее еще красивее, придавая живость ее привлекательной, но заурядной внешности.
Но столь невежливое замечание не тронуло Сесилию. Она не могла не знать,
– Чарльз, ты не можешь отрицать, что именно благодаря тебе мама… прониклась неприязнью к Огастесу!
– Что ты, дорогая, – искренне возразила леди Омберсли, – здесь ты ошибаешься, потому что он отнюдь не вызывает у меня неприязни! Но я не могу считать его достойным мужем для тебя!
– А мне все равно! – заявила Сесилия. – Он единственный мужчина, к которому я испытываю привязанность, достаточную, чтобы… Словом, я прошу тебя оставить всякую надежду на то, что я когда-либо приму крайне лестное предложение лорда Чарлбери, потому что этого не будет никогда!
Леди Омберсли горестно, но бессвязно запротестовала, а мистер Ривенхолл равнодушно заметил:
– Однако ты не испытывала особого отвращения к лорду Чарлбери, когда он делал тебе предложение.
Сесилия обратила на него горящий взгляд и ответила:
– Тогда я еще не встретила Огастеса.
Похоже, логика дочери потрясла леди Омберсли, но ее сын оказался куда менее впечатлительным. Он сказал:
– Избавь меня от этой выспренней ерунды, умоляю тебя! Ты знакома с молодым Фэнхоупом все свои девятнадцать лет, не меньше!
– Тогда все было по-другому, – просто ответила Сесилия.
– Это, – рассудительно заметила леди Омберсли, – чистая правда, Чарльз. На мой взгляд, он был самым обычным мальчишкой, а когда учился в Оксфорде, то обзавелся ужасными прыщами, так что никто и предположить не мог, что он превратится в столь привлекательного молодого человека! Да и время, проведенное им в Брюсселе вместе с сэром Чарльзом Стюартом, пошло ему на пользу! Должна признаться, я даже не узнала его после возвращения, настолько он изменился!
– Иногда я спрашиваю себя, – парировал мистер Ривенхолл, – а станет ли когда-нибудь сэр Чарльз прежним? Как леди Латтерворт смогла примириться со своей совестью, навязав столь выдающемуся политику такое ничтожество в качестве секретаря, я предоставляю судить ей самой! Как всем нам прекрасно известно, твой драгоценный Огастес более не занимает эту должность! Как и любую другую, впрочем! – язвительно добавил он.
– Огастес, – высокомерно заявила Сесилия, – поэт. Он не способен заниматься… унылой и приземленной деятельностью секретаря посольства.
– Не смею отрицать, – согласился мистер Ривенхолл. – Но равным образом он не способен и содержать жену, моя дорогая сестричка. Не надейся, что я поддержу тебя в подобной глупости, поэтому заявляю сразу и откровенно: этого не будет! И можешь не тешить себя иллюзиями насчет того, что ты сумеешь заручиться согласием отца на столь безрассудный союз, потому что пока мое слово что-нибудь значит в этом доме, ты его не получишь!
– Мне прекрасно известно, что в этом доме значение имеет только твое слово! – вскричала Сесилия, и ее большие глаза наполнились слезами. – Я лишь надеюсь, что ты наконец будешь доволен, когда доведешь меня до отчаяния!
Судя по тому,
– Моя дорогая сестричка, не могла бы ты приберечь эти челтнемские трагедии [12] до того случая, когда я не смогу их слышать? И прежде чем ты начнешь забивать маме голову своей болтовней, позволь напомнить, что до сих пор тебя никто силой не принуждал вступать в столь немилый твоему сердцу брак – напротив, ты сама изъявила желание выслушать то, что назвала «лестным предложением лорда Чарлбери»!
12
Устойчивый оборот английской речи; запутанная, раздутая трагедия, для которой нет никакого серьезного повода. – Примеч. ред.
Леди Омберсли подалась вперед, взяла руку Сесилии в свои и сочувственно сжала ее.
– Родная моя, ты же понимаешь, что это правда! – сказала она. – Откровенно говоря, мне даже показалось, что он тебе очень нравится! Ты не должна думать, будто папа или я намереваемся принудить тебя выйти замуж за того, кто вызывает у тебя отвращение – это было бы просто ужасно! И Чарльз тоже не стремится к такому, не так ли, дорогой мой?
– Разумеется. Но при этом у меня нет ни малейшего желания выдавать ее за такого пустого и дешевого человечишку, как Огастес Фэнхоуп!
– Огастеса, – объявила Сесилия, гордо вскинув подбородок, – будут помнить еще долго после того, как твое имя будет предано забвению!
– Ты имеешь в виду его кредиторов? Нисколько в этом не сомневаюсь. А вот что скажешь ты, если всю жизнь будешь вынуждена скрываться от этих весьма назойливых личностей?
Леди Омберсли невольно содрогнулась:
– Увы, любовь моя, это правда! Ты не представляешь себе, какое это унижение… Но не будем об этом!
– Моей сестре бесполезно говорить о чем-либо, кроме содержания очередного романа, которые она берет в библиотеке! – заявил Чарльз. – Она должна быть благодарна, что, учитывая положение, в котором оказалась наша семья, ей представилась возможность заключить хотя бы мало-мальски респектабельный союз! Но нет! Ей предлагают не просто респектабельный, а превосходный брак, а она ведет себя, как какая-нибудь мисс из Бата, убивающаяся из-за поэта! Поэта! Боже мой, мама, если бы тот образчик его таланта, который вы столь опрометчиво решили мне прочесть… Но у меня больше не хватает терпения спорить об этом! Если вы не сумеете внушить ей, что она должна вести себя так, как подобает девушке ее происхождения, то лучше отправить ее в Омберсли, чтобы она поостыла: может, это приведет ее это в чувство!
Вымолвив столь ужасную угрозу, он быстрым шагом вышел из комнаты, оставив сестру рыдать, а мать – восстанавливать утраченное присутствие духа посредством нюхательных солей.
В перерывах между всхлипываниями Сесилия принялась жаловаться на несправедливую и жестокую судьбу, подарившую ей брата – бессердечного тирана, и родителей, решительно неспособных понять ее чувства. Леди Омберсли, несмотря на то что искренне сочувствовала дочери, не могла этого снести. Заявив, что не может отвечать за сострадательность своего мужа, она заверила Сесилию, что ее собственные душевные порывы позволяют ей сполна оценить все муки запретной любви.