Великолепные гепарды
Шрифт:
– То же, что и все знают, – сказал он.
– То есть?
– Знаете что, поговорите вы об этом с мэром. Родилась эта светлая идея в его аппарате, они сами запрягли ученых и курировали всю работу до завершения проекта. Разумеется, в контакте с вашей Коллегией, как вы знаете.
Я ничегошеньки не знал, но не рассказывать же комиссару, что мне всего лишь подсунули альбом газетных вырезок о чудесах города и краткое изложение ученых дискуссий. Я и понятия не имел, что существуют некие проекты. Честно говоря, с таким я еще не сталкивался. Скрывать от офицера моего ранга
Зипперлейн тормозит перед железными воротами, и створки начинают медленно раздвигаться. Тюрьма выглядит, как все тюрьмы, к сожалению, сохранившиеся еще на планете, – угрюмые здания с зарешеченными окошечками и вовсе без окон, ни клочка живой земли, сплошной бетон и асфальт, спирали проволоки по гребню высоких стен, сторожевые вышки.
Мы сдали на контроле оружие и направились к главному корпусу, экспортируемые сержантом в голубой униформе. Из вольера на нас залаяли здоровенные овчарки. Каждый раз испытываю досадный стыд и мучительную неловкость, шагая по этим коридорам. Немало народу попало сюда в результате моих трудов, но от этого не легче – всегда кажется, что мы работаем плохо, что все, кому надлежит здесь сидеть, еще сюда не попали…
У входа сержант препоручил нас молодому лейтенанту. Тот провел нас по длинному коридору с нумерованными дверями, мы миновали три препятствия в виде глухих решеток – при каждой имелся надзиратель со связкой магнитных ключей и «Штарком» через плечо, – спустились в полуподвал и вошли в маленькую комнатку с прикрепленными к полу столом и табуретками. Лейтенант жестом пригласил нас сесть, четко козырнул и вышел.
– Вам обязательно нужно, чтобы я присутствовал? – недовольно спросил Зипперлейн.
– Вы же печетесь о секретности, – сказал я. – Посудите сами: какой-то инспектор остался с подследственным, а комиссар ждет под дверью. Несуразица, а?
Он не нашел, что ответить, присел и зябко поежился. Ничего, подумал я. Происходящие вокруг чудеса – еще не основание для того, чтобы опускать руки и жаждать отставки…
Ввели подследственного. Мужчина несколькими годами старше меня, светловолосый, с аккуратной шкиперской бородкой. При других обстоятельствах производил бы впечатление приятного, обаятельнейшего человека, души компании, хорошего семьянина и любящего мужа – каким он и был до недавнего времени, судя по досье.
– Садитесь – сказал я ему. – Конвой свободен.
Зипперлейн откинулся к стене и прикрыл глаза – ах ты, сукин кот с тридцатилетним стажем…
– Садитесь, – повторил я. – Курите?
Он сел, положил на стол большие сильные руки и с гримасой принял от меня сигарету:
– Как в кино… Кто вы такой? Все вроде записали…
– Инспектор, – сказал я. – Хочу задать вам несколько вопросов.
Глаза у него были не просто отрешенные – какая-то немыслимая пустота, не отражавшая ни света, ни меня, склонившегося к нему, ничего.
– Какие могут быть вопросы? – сказал он. – Я во всем сознался, я психически нормален и требую, чтобы меня повесили.
– За что вы убили свою жену?
– Поди вы! – Он отвернулся. Я встал, обошел стол и навис над ним, вплотную к нему:
– Тамп, что произошло с вашим будущим ребенком? (Он вздрогнул и сгорбился еще больше, и я понял, что взял след.) Что случилось с вашим будущим ребенком? Вы ведь ее убили из-за ребенка? Я знаю, что из-за ребенка! Ну! Тамп!
– Да при чем тут! – зло крикнул он, глядя на меня снизу вверх. – Она мне изменяла, вот что!
– Врешь, тряпка!
– Сам ты!..
– Врешь, Тамп! – Я наклонился и заглянул ему в глаза. – Вы же любили друг друга, у вас все было хорошо! И ты еще на мертвую клевещешь, дешевка такая! Слюнтяй, баба! В петлю захотел? Так не будет петли! Получишь двадцатник, останешься наедине с собой, столько будет времени подумать – башку об стену расшибешь! Не будет петли! В лепешку разобьюсь, а добьюсь, чтобы петли не было! Жить будешь и мучиться, тряпка! Ну? Что было с ребенком? Ты ведь из-за ребенка убил!
Он закричал что-то непечатное в мой адрес и попытался встать, но я изо всех сил прижимал ему плечи и орал в лицо – провоцировал на истерику, на крик, чтобы он не выдержал, сорвался и в запальчивости выложил хоть что-то. Мы, раскрасневшись, орали друг на друга, комната наполнилась гулким эхом, кто-то в форме встревоженно просунулся в дверь, но я рявкнул на него так, что его словно ветром сдуло, а мы снова орали что-то, уже абсолютно бессмысленное, и я должен был переломить его, переупрямить, пересилить, расколоть, и вдруг, когда мы одновременно замолчали, чтобы глотнуть воздуха, прозвучал тихий голос Зипперлейна:
– Адам, оставьте вы насчет ребенка. Она в тот день сделала аборт, мы вчера выяснили…
Отдуваясь, я плюхнулся на табурет и непослушными пальцами стал выковыривать сигарету из пачки, а Тамп уронил голову на стол, и его плечи затряслись.
– Комиссар… – сказал я.
Он тихонько выскользнул за дверь – как мне показалось, с огромным облегчением.
– Уйдите вы… – тихонько сказал Тамп, не поднимая головы.
– Не могу, – сказал я. – Не имею права. Поймите вы, я приехал сюда выяснить, что происходит с детьми и во что это может вылиться. Вы перенесли тяжелую утрату, я понимаю. Мне приходилось не единожды хоронить близких людей… Тамп, это ведь не только ваше горе. Завтра в таком же положении может оказаться кто-то другой, мы могли бы это предотвратить, если бы знали заранее, и потому вы не должны молчать. Простите за банальность, но вы должны… Неужели вам настолько все равно? Ведь кто-то будет следующим…
– Кто вы такой? – спросил он, к моей радости, почти нормальным голосом.
– Полковник Кропачев, Международная службы безопасности. Отдел кризисных ситуаций. Слышали, что это такое? Теперь понимаете? Неужели думаете – я пострадал, пусть теперь и другие помучаются? Если так, вы подлец, простите, подонок… Я не глажу вас по голове, да. У меня нет времени на дипломатию, нет времени быть добрым. Над городом висит беда. Что у вас вышло с женой?
– Вряд ли вы поймете, а если поймете, не поверите.