Великорусские сказки Пермской губернии
Шрифт:
Сказка нового пошиба «Рязанцев с Милютиным» (№ 8) имеет сходный мотив: подвиги (в новом стиле) жениха, кончающиеся женитьбой его на первоначально намеченной невесте. Главные действующие лица здесь из купеческого сословия, и герой женится, в сущности, на ровне, на близкой подруге своего детства, но женитьбой он опускался «на дно», и это обстоятельство делает их брак неравным. Оригинальна в этой сказке пестрота ее элементов: тут и сказочная тема «Сосватанные дети», и нечто вроде былинного Садко, и чудесные слуги из карты пикового валета, и даже чин чуть ли не гоголевского «городничина». Все это в сильной степени сдобрено бытовыми подробностями из новейшего культурного быта. При всем том я никак не могу признать эту
В авторстве этой своеобразной сказки я склонен заподозрить самого Ломтева, который легко мог соединить в одно целое разнородные элементы, позаимствованные им с разных сторон. И это тем более, что купеческий быт, из коего взята данная сказка, — любимый Ломтевым и более ему знакомый[19]. Однако сам Ломтев не дает мне решительно никаких оснований к тому. Ломтев вообще отрицает свое участие не только в создании новых сказок или отдельных сказочных эпизодов, но даже и в простой переделке их. По словам Ломтева, все решительно сказки выслушаны им от других лиц. Часто он мне говорил также, что та или иная его сказка «из книжки», и в этом уверении я не мог не видеть желания Ломтева похвалить данную сказку[20]. Ломтев уверял меня, что теперь нет ни одной хорошей сказки, которой бы не было в книжках.
В этих отзывах Ломтева сказалось прежде всего преклонение безграмотного человека перед книгой и перед грамотностью. Ломтев рассказывал мне про себя, что иной раз он возьмет в руки книгу своей дочери или внука и начнет сказывать свою сказку, как бы читая ее по книге: другие думают, что слушают чтение грамотея, а у Ломтева и книга взята вверх ногами. Такие случаи весьма тешили нашего старца, которому, видимо, очень хотелось быть грамотным. Кроме того, полуграмотный сват Ломтева, также сказочник, Медведев, держится того же мнения: все теперешние сказки «из книжки». А это мнение бывалого и грамотного человека не могло не импонировать безграмотному домоседу Ломтеву.
* * *
Другой тип сказочников, представителем коего может быть Савруллин, являет собою полную противоположность Ломтеву. Это собственно не сказочник, а балагур, шутник, весельчак. Взгляд его на сказки очень несерьезный, если не сказать более — легкомысленный. Любимый жанр Савруллина — короткие бытовые рассказы-анекдоты, особенно о ворах, плутах и обманщиках. Изложение он считает важнее содержания. Но в изложении он обнаруживает крайнее пристрастие к рифме, к дешевому остроумию, чем окончательно портит свои сказки. Тон и стиль раешника, рифма, частые отклонения в сторону, нередко заключающие в себе сатирическое сравнение действующих лиц сказки со слушателями и их соседями, и т. п. — вот частые черты балагурства Савруллина. Вполне серьезной, торжественной (как у Ломтева) сказки Савруллин совсем не понимает: он ищет в сказке только веселья, шутки, юмора.
Отношение Савруллина к сказочному преданию весьма резко проявилось в переделке им сказки о царевне-лягушке (№ 28). Вместо обычного царевича героем сказки оказался полудурачок Ипат, который поехал сватать невесту в лодке по болоту, так как отец не дал ему лошади. Конкурс хозяйственных работ трех снох заменен местным свадебным обычаем печенья новобрачного пирогов на второй день свадьбы. Конец смехотворный: лягушка-невеста вывалилась из худого кузова саней. В погоне за рифмой, в начале сказки приплетены ни к селу ни к городу «триста лопат», «пристав» и многое другое в этом роде.
Чисто волшебную сказку Савруллин попытался превратить в чисто бытовую: вклеил в сказку описание местных свадебных обрядов и много других бытовых подробностей; героя превратил в идиота — конечно, в погоне за видимою правдоподобностью. В результате — сказка совершенно искажена и сделалась почти неузнаваемою.
Сказки Савруллина вообще плохи. Но сказочники вроде Савруллина для нашего времени типичнее, нежели Ломтевы.
И между прочим для того, чтобы читатель не получил ложное (слишком выгодное) впечатление о современном состоянии сказки в народе, я ниже печатаю целую половину всего того, что записал от Савруллина.
В бытовых сказках Савруллин оказывается несколько более на своем месте. Некоторые из его бытовых рассказов — недурные этнографические картинки (№№ 39, 37). Рассказ «Иван Купцов» (№ 39) верно отражает чисто местную, уральскую, жизнь, и едва ли не создан самим Савруллиным (быть может, списан с действительных событий?). Будучи сочинителем, Савруллин однако же предпочитает готовые сказки своим измышлениям. Бытовой рассказ «Новая изба и черемисин» (№ 35) не мог быть им выдуман, так как сам Савруллин среди черемис никогда не жил; рассказ этот создан, вероятно, солдатом-уроженцем Казанской, Уфимской или Вятской губернии, где живут черемисы. Быт черемис отразился в этой сказке, по-видимому, верно.
Герои напечатанных мною сказок Савруллина довольно однообразны: шесть сказок (№№ 30–32, 37–39) посвящены похождениям воров и три (№№ 33, 34, 35) — солдат. Герой сказки № 36 — обманщик. Одна сказка (№ 29) — легенда и одна (№ 28) — переделка волшебной сказки. — Можно думать, что две последние сказки выслушаны Савруллиным от старухи «Панихи» из Метлина, а прочие — принесены им с военной службы.
* * *
Представителем третьего типа известных мне сказочников является М. О. Глухов. Цель его сказок — тоже занимательность, как и у балагуров вроде Савруллина. Но эта занимательность достигается им не балагурством, не рифмами и раешничеством, а иначе: рассказчик подбирает разные, более занимательные сюжеты и анекдоты из многих бытовых сказок и нанизывает их в одну длинную цепь, так что получается как бы бесконечная хроника о похождениях героя, коего рассказчик иногда отожествляет с самим собою (ср. № 49).
Образец такого попурри из разных сказок можно видеть в сказке Глухова «Вор Ванька» (№ 50), которая представляет собою механическое, в порядке последовательности во времени, сцепление четырех разных сюжетов: 1) ловкий вор, 2) знахарь, 3) мудрые ответы или беспечальный монастырь и 4) небылица. В другой сказке о воре, рассказанной мне Шешневым-сыном (№ 47), соединены в одно место, также в хронологическом порядке, два разных сюжета: 1) вор и 2) поп и работник.
Башкирский сказочник солдат Каримов, рассказывавший мне русские сказки на ломаном русском языке, принадлежит к этому же самому типу сказочников: также склонен выдергивать из разных сказок сюжетцы поинтереснее и нанизывать их в одну длинную цепь. Его сказка о солдате петровском представляет собою сцепление трех разных сказочных сюжетов: 1) бесстрашный солдат, пугающий разбойников мнимым своим людоедством, 2) солдат пускает упыря в могилу под условием открытия средства для излечения заколдованной тем новобрачной четы и пользуется этим средством для своего обогащения и 3) солдат выживает из дома чертей (+ еще спасает царевну).