"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Рисует, — усмехнулся Федор, и, поднимаясь на крыльцо терема, велел: «Чтобы не мешал нам никто, понял?».
Подросток кивнул и добавил: «От Никифора Григорьевича Дуня приходила, ну, с паном Яном, — мальчик рассмеялся, — принесли водки и закуски, как вы и велели».
— А сами куда отправились? — поинтересовался Федор.
— Гулять, сказали, на Москву-реку, — Петя улыбнулся, и, подняв топор, пошел к плотникам, что чинили кладовые.
Взобравшись на крышу, мальчик посмотрел на синее, высокое, небо, и, перевязав кудри шнурком, принялся за работу.
Высокий, чернобородый мужчина, что стоял, наискосок от ворот усадьбы, засунув руки в карманы потрепанного кафтана, обернувшись к своему подручному, углом рта сказал:
— Так, ежели возки будут выезжать, али еще что — немедля сообщи мне, я в обычном месте буду. Говоришь, девка какая-то приходила в Коломенское, с лотком, выведывала, где мы?
Неприметный человек кивнул и ответил:
— Она уж второй раз явилась со своими пирогами, Иван Исаевич. Белокурая девка, глаза голубые, роста невысокого. Я ее узнаю, ежели увижу, она здесь тако же была, сегодня, с мужиком, темноволосый, из Немецкой слободы, как мне кажется, на нашего не похож.
— Ну-ну, — протянул Болотников, поигрывая кинжалом. «Девку эту они за нами следить приставили, так пожалеет она об этом, поверь мне. А мужик что — поляк, али немец, не зарезали его, как всех резали? — Болотников тихо хмыкнул.
— Поляк вроде, — прошелестел подручный. «Они в том кабаке обретаются, на улице Чертольской, ну, говорил я вам».
— В тот кабак соваться не след, — протянул Болотников, — как я слышал, там такой хозяин, что вмиг в Москве-реке, в мешке окажешься, для сего его у ручья и поставили. Опять же и подпол там есть, как мне говорили, в тот подпол люди спускались — и не видел их более никто. Не надо нам московским ворам дорогу переходить, не надо.
— Ничего, — мужчина поскреб в бороде, — придумаем, как с ними расправиться. Ну, следи, — он потрепал подручного по плечу, и, легко перебежав улицу, взглянув на высокие, в три человеческих роста, новые, мощные ворота усадьбы — пошел восвояси.
— Уж не обессудьте, бояре, — ухмыльнулся Федор, разливая водку, — сейчас Лизавета Петровна моя приедет из подмосковной, будем есть, как положено, тако же и холопов оттуда привезу, а пока — он пожал плечами, — разор, как есть разор.
— Так у всех, Федор Петрович, — Михаил Татищев принял стопку, — вона, пройдите по Рождественке и Дмитровке, — все, кто в деревнях сидел, возвращаются, усадьбы чинят.
— Отменные пироги на Чертольской улице, — Шуйский принюхался, — хоша и постные, а все равно — вкусные.
— А у вас же под Рузой подмосковная, Федор Петрович? — спросил Татищев. «Охота там хороша, наверное, места-то глухие, лес непролазный».
— Тако же и рыбалка, — ответил Федор, подставляя к пыльному, изрезанному ножами столу покосившуюся лавку. «Там у нас озеро, Михайло Никитич, реки две — Руза и Москва, есть где сети забросить".
— Так, — сказал Шуйский, прожевав, — что мы пеплом самозванца в сторону Польши из пушки выстрелили, — за это вам, бояре, спасибо большое, хоша слухи всякие прекратились. Теперь с этими подметными листками, что на заборы лепят, что якобы жив царь Дмитрий…
Федор посмотрел на ссадины у себя на руке и холодно улыбнулся: «Мы с Михайло Никитичем в Разбойном приказе уже человек пять за ребро подвесили, Василий Иванович, и останавливаться не собираемся. Как колы у Троицкой церкви поставим — быстро все о сих ересях забудут.
— Вот и славно, — Шуйский погладил бороду. «Маринка с отцом своим уже в Ярославль едет…
Федор поморщился. «Что-то вы мягко с ними, Василий Иванович, в Каргополь бы ее, в яму подземную».
— Мне перемирие с Польшей заключать надо, — Шуйский дернул уголком рта, — навряд ли они порадуются, если мы им беззубую развалину, ума лишившуюся, отправим.
— Все равно, Василий Иванович, — вмешался Татищев, — надо их стеречь там, не приведи Господь, еще кто выкрасть вздумает, тот же Болотников.
Шуйский сочно выматерился и повернулся к Воронцову-Вельяминову: «Этого найти надо, у него тысячи человек в Коломенском стояли. Куда они в одночасье делись? Еще чего не хватало — только от одного самозванца избавились, так тут другой появится?»
— А в листках-то подметных сказано было, — протянул Татищев, — мол, у царевича Дмитрия, чудом спасшегося, верные воеводы есть. Вот вам и воевода оный, зачем далеко ходить?
— У меня, Василий Иванович, с Болотниковым свои счеты, — жестко заметил Федор, — так что найдем, и я его самолично жизни лишу, вот этими руками.
Федор вдруг опустил глаза и вспомнил нежную зелень и золото узоров в Андрониковом монастыре. «Этими же руками, да, — он чуть вздохнул и весело сказал: «Давайте вторую бутылку, откроем, я карту тут нарисовал, на досуге, посмотрим, куда Болотников мог отправиться».
Джон вытащил лодку на белый песок, и сказал, подняв голову: «Вот уж не думал, что у вас тут такие горы есть!»
— Называются, — Воробьевы, — отозвалась Дуня, — тут птиц много, и ягод, и грибов, мы тут, как я еще девчонкой была, их собирали, а потом — на Красной площади торговцам сдавали, так летом и кормились.
— Как я еще девчонкой была, — хмыкнул Джон, и, чуть наклонившись, приподняв белокурую косу, поцеловал нежную шею. «А сейчас ты кто?»
— Ну, мне вон на Покров уже семнадцать, — рассудительно сказала Дуня, — о моих годах бабы деток приносят. Девушка вдруг покраснела и смешалась: «Я не то хотела сказать, пан Ян, простите, пожалуйста…»
— Очень даже то, — ворчливо отозвался Джон. «Этим годом не обещаю, дай Бог, мы к Покрову вашему только до Лондона доберемся и обвенчаемся, а вот следующим годом — обязательно».
Он бросил на берег кафтан и усмехнулся про себя: «Хорошо, что мне этот Никифор русской одежды достал, все меньше в глаза бросаюсь. А кормят тут и, правда, вкусно. Жалко, что вино только в Немецкой слободе купить можно, хотя к водке привыкаешь, конечно».
Мужчина сел и устроив Дуню у себя в руках, вдохнув запах цветов — улыбнулся.