Вельяминовы. Век открытий. Книга 1
Шрифт:
– Ему понравится, – уверенно сказала Регина, накрывая на стол. Она поняла, что хочет услышать похвалу кузена:
– Хотя он часто меня благодарит… – Регина остановилась, с тарелками в руках, – благодарит, встает, когда я поднимаюсь, открывает двери. Даже цветы принес… – по дороге из русского консульства, Наримуне заехал в лавку. Кузен купил свежие, кремовые розы, с каплями воды на лепестках.
Регина поставила букет в красивую, фарфоровую вазу, на комоде:
– Он… Авраам, никогда такого не делает. Но в Израиле это не принято. У них мужчины и женщины равны. И меня так учили, в клубе… – ребенок заворочался, Регина
Наримуне застыл, посреди столовой. У нее был высокий, нежный голос:
– Рожинкес мит мандлен,
Шлоф же, ингеле, шлоф…
– Это «мальчик», – вспомнил Наримуне, – на идиш… – до него донесся сонный голосок сына: «Мама…»
Сглотнув, граф отправился мыть руки. Они сидели за круглым столом, Регина, обеспокоенно, сказала: «Я не знала, как вашу еду готовить, кузен. Надеюсь, вам понравится…»
Совершенно несъедобный рис вставал в горле жестким, просоленным комком. Наримуне смотрел в серо-голубые, блестящие глаза. У нее были длинные ресницы. Она часто дышала, вертя серебряную вилку.
Налив ей вина, Наримуне широко улыбнулся: «Очень нравится, кузина. Положите мне еще, пожалуйста».
На отполированном, темном дубе кабинетного стола лежала расшифрованная радиограмма из японского посольства в Стокгольме. Сверху, по правилам, предписывалось ставить карандашом дату и время расшифровки. Наримуне смотрел на свой четкий почерк:
– 14 июня 1940 года, 03.25 утра. Принял посол по особым поручениям, Дате Наримуне. Каунас, Литовская Республика.
В радиограмме не было ничего того, о чем бы ни написали газеты. Черчилль, выступая в Палате Общин, сказал, что, если понадобится, то Британия будет драться с немцами на берегах, и на улицах. Он пообещал, что страна никогда не сдастся. Через несколько дней после его речи тринадцать тысяч британских и французских солдат, остатки армии союзников на Западном фронте сложили оружие перед седьмой дивизией генерал-майора Эриха Роммеля, в приморской деревне Сен-Валери-ан-Ко. Правительство Франции бежало из Парижа в Тур. Вчера столицу объявили открытым городом. Италия присоединилась к войне, на стороне Германии. Норвежская армия капитулировала перед Гитлером.
Радиограмма пришла в разгар обработки паспортов. За три дня, как неожиданно весело думал граф, Наримуне и Сугихара-сан довели свои действия до почти искусства. Каждое движение было выверено, времени они не теряли. Получив новые пачки паспортов, они заносили данные людей в консульские документы. На визе, имена и фамилии требовалось печатать по-японски. Они не тратили время, записывая слоги катаканы на бумаге. Наримуне, с закрытыми глазами, мог настучать на машинке транскрипции еврейских фамилий. Каждую визу подписывали, от руки, снабжали датой и консульской печатью.
Он, невольно, пошевелил пальцами. Рука ныла. Боль отдавалась куда-то в левый бок, близко к сердцу. Рядом с радиограммой лежали листы, исписанные твердым, учительским почерком Регины-сан. Наримуне читал о цветных карандашах и картоне, о глине для лепки, о восковых мелках американской компании Crayola, о том, как делают карточки с буквами, и палочки для счета. Кузина даже снабдила список рисунками:
– Фартук для работы с глиной и красками, касса для хранения карточек, детали, для конструктора… – она рекомендовала английскую фирму, Meccano:
– С войной поставки могут задержаться… – писала кузина, – но я уверена, что в Стокгольме
– Мы к тому времени в Токио окажемся… – тикали часы, над садом повисла предрассветная дымка, Наримуне стоял, с чашкой кофе. Он и Сугихара-сан распрощались, как обычно, в пять утра. Кузина провела ночь в городе.
Предыдущим вечером Наримуне, выкроив два часа, накормил Регину-сан настоящим, японским обедом. Он отправил кузину с мальчиком в сад, с игрушками, и заперся на кухне. Наримуне варил рис, жарил овощи и курицу в темпуре, солил свежего, балтийского лосося. Он достал бутылку хорошего сакэ, из шкафчика, подогрев его, как в лучшем токийском ресторане. Ели они за столом, но Наримуне рассказал кузине о японских традициях. Он говорил о горных деревнях, в Сендае, о горячих источниках, и снеге, устилающем сад, зимой, о павильоне, где сидят у очага, раздвинув перегородки, любуясь осенними листьями, или цветами сакуры. Он сделал чай, медленно и аккуратно, как его учил наставник, в Киото, когда Наримуне занимался с принцем Такамацу. Кузина покраснела: «Мне неудобно, вы съели рис, а оказывается, что…»
– Это был лучший рис в моей жизни, – серьезно отозвался Наримуне.
Он сам не знал, зачем делает все это.
Она уезжала сегодня, в семь утра, с последней группой молодежи, и кузенами, в Вильнюс. Они проводили в городе весь день, вечером отправляясь на границу. Завтра кузина исчезала в бесконечных, глухих лесах, выходя из них только на Тисе. Перебравшись в Венгрию, они встречались с другими группами в Будапеште. Кузина рассказала ему все за обедом:
– Максим тоже с нами едет, однако он в Белоруссии остается. У него дела, и вообще… – Регина помолчала, – Авраам, то есть кузен, Авраам предлагал ему в Палестину податься, хоть Максим и не еврей. Однако он сказал, что в Москве его дом…
– Дом, – Наримуне смотрел на большие, старинные часы, на обтянутой шелковыми обоями стене. Малыш спал. Йошикуни, в отличие от отца, просыпался поздно.
– Она… – вспомнил Наримуне, – Лаура, любила поспать. В выходные, когда она у меня ночевала, я ей приносил завтрак, в постель. Она не вышла замуж, а ей двадцать семь… – читая письма тети Юджинии, Наримуне ловил себя на том, что ему хочется увидеть новости о свадьбе Лауры:
– Она никогда не станет искать встречи с маленьким, – вздохнул Наримуне, – она не такой человек. После того, как я с ней поступил… – он нашел на столе сигареты, – у меня, должно быть, и не случится больше любви… – к невесте он никаких чувств не испытывал. Наримуне даже не помнил, как выглядит старшая дочь императора.
Часы, медленно, пробили шесть раз:
– Кузен Аарон их провожает, на вокзале. Первый дизель, на Вильнюс… – вечером кузина обняла Йошикуни:
– Будь хорошим мальчиком, слушайся папу. Я тебе оставила карандаши, краски… – сходив с Йошикуни в универсальный магазин, Регина-сан купила мальчику набор для рисования. Наримуне, смутившись, хотел отдать деньги. Девушка покачала головой: «Что вы, кузен! Это подарок, от меня, для малыша…»
Она пекла печенье, варила куриный суп, и сделала фаршированную рыбу. Йошикуни требовал добавки. Граф никогда не пробовал еврейской кухни. Он только и мог, что сказать: